Дудинцев Владимир Дмитриевич

   Здесь как раз пора обратить специальное внимание на одно свойство Федора Ивановича.
   
   У многих хозяек, на кухне имеется множество приспособлений для приготовления пищи. Это и пароварки, и миксеры, формы для выпечки и нож для пиццы, овощерезки и терки. Все это помогает милым дамам в кулинарии и облегчает непростой труд домохозяйки.
   
   Он был наделен ярким, почти детским воображением, не погасшим со времен юности. Мы можем вспомнить, как давало это свойство о себе знать в разных случаях его жизни. Очень сильное впечатление произвел на него когда-то плакат, висевший около классной доски. Он управлял юным Федей долгое время. Воспоминание об этом осталось у него на всю жизнь. Еще можно вспомнить, как однажды, год с лишним назад, когда он шел по улице, рука его сама вдруг согнулась в кольцо и пальцы коснулись груди. С тех пор рука его часто повторяла это движение, особенно в последнее время, когда Леночку куда-то от него увезли. И металлический стук золотых мостов академика Рядно тоже преследовал его, Федор Иванович за чаем не раз бессознательно пробовал воспроизвести этот стук. Не мог отделаться от наваждения!
   В последний год его дар переноситься в мир иллюзий, как бы во сне вновь создавать то, что происходило вокруг, и активно участвовать в этом сне, - этот дар значительно обогатился особым строительным материалом. На глазах Федора Ивановича во всех учреждениях и институтах, где ученый народ исследовал тайны органического мира, вдруг, словно по сигналу, вышли вперед люди, до сих пор себя не проявившие ни талантом, ни живостью мысли. С мстительным весельем накинулись они на тех, кто увлеченно работал. Спаянные до тех пор общим делом единые сообщества разбились на группы, ведущие одна за другой неусыпное наблюдение. Разыгрались невиданные собрания, длившиеся порой до утра, где одни нападали, а другие, борясь за место в жизни, отчаянно, но неумело защищались или, потеряв человеческое лицо, жалко каялись в грехах, которые в действительности были заслугами - что и подтвердилось позднее. Никто толком не понимал сущность этих требующих покаяния грехов, даже сами обвинители. Но вслух такие сомнения не высказывались. Действительно, кто же это поймет, когда тебе приписывают принадлежность к воинствующему агрессивному отряду господствующих за рубежом реакционеров от биологии, и приписывают подобную пакость только за то, что ты, будучи от природы любознательным и приметливым, пытаешься с помощью кристаллического порошка, растворенного в дистиллированной воде, изменить структуру растительной клетки и хочешь посмотреть, что из этого получится. Федор Иванович, как мы знаем, попал сначала в число активных преследователей. Его привело сюда то странное обстоятельство, что эти активисты, нападая, использовали марксистские горячие слова. А у Феди Дежкина было пионерское детство и комсомольская юность. Горячие слова при его ярком воображении и готовности вступиться за того, кто прав, были ему очень близки. "Пойдешь налево - придешь направо", - сказал однажды Сталин, как будто специально для этого случая.
   К счастью, Федора Ивановича не покинула и в том стане способность наблюдать и сопоставлять. На веру он ничего не принимал, всегда искал подтверждения. А горячие слова произносятся зачастую в расчете на чистую веру слушателя. С удивлением приглядывался Федя Дежкин к возбужденным стрелкам и загонщикам в огромной охоте на людей. И постепенно, глубоко вникнув во все, он вдруг оказался среди тех, кого подозревали, "прорабатывали" и увольняли, а иногда подвергали и более суровым мерам воздействия.
   Пионера и комсомольца тридцатых годов не могли испугать эти преследования. Все детство его прошло в играх, где он вместе с конниками Буденного отстаивал завоевания Октября от темных сил реакции и падал на поле сражения, сжимая в руке древко Красного знамени. Любимой картиной его детства было полотно Иогансона "Допрос коммунистов" - там были изображены два мужественных, уверенных в своей правоте человека, стоящих перед готовыми лопнуть от злости белогвардейцами, и толстый их генерал уже тащил из кобуры пистолет.
   Эти вехи пути Федора Ивановича здесь кратко перечисляются для того, чтобы лучше можно было понять: упомянутый новый строительный материал был доставлен строителю неленивому, и тот сразу принялся за работу.
   Перед ним возникали все новые варианты подстерегающих его испытаний, и он сразу же начинал шептать, отвечая своим не знающим передышки, изобретательным и, главное, неправым обвинителям.
   С тех пор как он оказался распорядителем бесценного "наследства", все чаще стала являться ему погоня - как дурной сон, неясная, неизвестно, из каких мест исходящая, но упорная, оснащенная всем опытом человечества, изрядно поднаторевшего по части преследования своих талантливых творцов. Она была почти реальной. Дело в том, что Федора Ивановича ждала впереди какая-то непременная развязка. А поскольку он видел уже кое-какие виды, в том числе, с геологом и с Иваном Ильичом, развязка, включающая бегство и преследование, была вполне мыслимой.
   Так что, скользя по лыжне чуть на подъем и уже слегка вспотев, он не чувствовал ни этого подъема, ни усталости. Даже боли в груди не замечал и только прибавлял ходу. Потому что за ним гнались. За ним уже гнались! Пели сзади ходкие лыжи, звенели концы палок. Преследователи наседали, и он ускорял ход.
   Лыжня поднималась все выше, справа и слева мелькали сосны, а слева, кроме того, за соснами плыло, как под самолетом, белесое пространство.
   - Лыжню! - крикнул сзади молодой мужской голос.
   Федор Иванович очнулся и прыгнул влево, ближе к зовущему из-за сосен провалу. Мимо вихрем пронеслась цепочка легких, одинаково одетых лыжников - видимо, мастера спорта. Он снял шапку и вытер рукой мокрый, горячий лоб. Сильно болела грудь. Внизу под ним тоже стояли сосны, еще ниже - крутой, зализанный и словно облитый эмалью снежный склон почти весь был закрыт темными хвойными верхушками. А в промежутках между хвоей светилась пустота. На дне ее было шоссе, и там бежал грузовик. Бежал, подсказывая что-то, какой-то возможный вариант бегства.
   Немного отдохнув, он поднялся еще выше - почти до половины высоты Швейцарии. Дальше подъем пошел отложе, и Федор Иванович, видя, что ему нет конца, решил возвращаться - через час нужно было идти на работу. Он повернул назад, оттолкнулся несколько раз, и скорость, нарастая, погрузила его опять в мечту. Новый вариант погони захватил дух. Искусственный страх, становясь все более натуральным, уколол его, подгоняя, и Федор Иванович, уходя от врага, не стал ни тормозить, ни мягко валиться в снег. Чуть присев, сжавшись, он летел под уклон, давая волю стихии разгона, прорабатывая вариант. И разгон получился такой, что, оплошай он чуть-чуть, его расшибло бы о бетонный устой первого моста. Но он не оплошал, и его вынесло из-под обоих мостов на равнину реки, и там, издалека увидев встречного лыжника, он попытался сойти с лыжни и, повалившись на бок, далеко пропахал снег. Полежал в снегу, отдыхая, пережидая боль.
   Домой он бежал, довольный итогом. Назавтра решил повторить все.
   А в воскресенье, двадцать пятого, когда среди дня около большого корпуса, где было общежитие, на снегу выстроилась вся секция институтских лыжников, Федор Иванович удивил ребят: пришел с большим синим рюкзаком за спиной. Тренер одобрительно пощупал рюкзак - там были кирпичи.
   - Сколько? - спросил.
   - Шесть, - ответил Федор Иванович.
   - Не многовато для начала?
   - Это у меня не начало, - был ответ.
   - Ты сухой, пожалуй, можно, - согласился тренер. Они пробежали в этот день, правда не очень быстро и с остановками, двадцать четыре километра - туда и обратно. Моясь в душевой, приложив губы к воображаемой флейте, Федор Иванович ритмично пропускал через нее свое мощное, еще не усмиренное после бега дыхание. Получалась музыка, говорящая о том, что хорошо проработан еще один вариант. И что синий рюкзак надежно осел в головах и больше никого не удивит.
   В то же воскресенье, когда снег сделался темно-сиреневыми стал по-вечернему громко слышен его хруст, Федора Ивановича встретил в институтском городке невысокий человек в длиннополом пальто и вислой шляпе.
   - К тебе, что ли, пойдем... - сказал человек. - Давай пошли к тебе.
   - Приехали, Светозар Алексеевич?
   - Не болтай лишнего. Где твоя дверь... Сюда, что ли? Они вошли в коридор. Федор Иванович щелкнул ключом.
   - Света не зажигай. Садись и слушай. Значит, так. Я приехал только что. По-моему, меня никто еще не видел. Вот что главное: я объявил на весь мир в докладе, что у нас получен полиплоид "Контумакса". И что он скрещен с "Солянум туберозум". Что получены ягоды. Назвал и имя советского ученого - доктора Ивана Ильича Стригалева. Показал им на экране для сравнения четыре фотографии: "Контумакс" дикий и полиплоид, ягоды дикаря, ягоды полиплоида и твои три ягоды. Получилась, Федя, сенсация. Я даже не думал, что простая, не специальная пресса так заинтересуется успехами естественных наук. Твое имя я не упомянул, хотя потом от членов делегации узнал, что статья твоя уже в лапах у Касьяна. Может, и зря не упомянул. Поостерегся бы Касьян трогать... На днях потащат нас с тобой... Держать ответ будем. Не боишься?
   - А чего... Мне даже интересно, Светозар Алексеевич. Ответим... Я думаю, ничего страшного. Из избы же никакого мусора вы не вынесли...
   - Из избы я ничего не вынес. Никакого мусора. Хотя мусор есть. А вот Касьяна я подкузьмил. Это похуже, чем если бы мусор... Он сейчас мечется, ищет выхода. Наверняка же его спросят. Попозже - когда выше дойдет. Хотя скандала может и не быть. Во-первых, его любят. А во-вторых, скроет все, собака.
   - В общем, я готов, Светозар Алексеевич. К любому повороту.
   - Ты можешь подумать: почему я тебя не спросил, вывозя эту новость туда. Потому, Федя, что ты, может быть, еще дурачок. И тогда уже не поправишь. А я должен был спасать науку. И приоритет. Там же тоже бьются над этим. Деньги большие вкладывают. Деньги они не жалеют, мне все рассказали. Касьян здесь нас придержит, а там между тем сделают работу. И объявят. Там сразу объявляют. И Ивану Ильичу мое сообщение не повредит. Если он еще жив. А уж Касьяну нашему если не конец, то кол в брюхо отменный будет. Там ученый был, Мадсен, из Дании. Тоже над этим работает. Собирается ехать к нам, чтоб своими руками потрогать.
   - А что он потрогает зимой?
   - Я ему так и сказал. Все равно, говорит, поеду. Не верю, говорит. С господином Стригалевым лично беседовать хочу. Вот где Касьян завертится - в деле-то Ивана Ильича вся инициатива его. Эта новость его - как кипятком... Они же, Касьян с Саулом, не признают правил игры, но сами всегда уверены, что мы с ними будем обращаться строго по этим правилам. Чувствуешь, Федор? Твой ключ применяю. В общем, я тебе все сказал, готовься. Этот исторический заседание состоится дня через два. Не вздумай там за меня заступаться, себя подставлять. С тебя станет... Стенограмма будет, стенограмма. Вали все на Посошкова, от этого я буду лучше себя чувствовать. Мне ничто не страшно. Я уже нечувствителен к страшным вещам. А у тебя еще хлопоты по наследству Ивана Ильича. Ты - душеприказчик...
   "Заседанс", о котором говорил Светозар Алексеевич, действительно состоялся через два дня - в среду, двадцать восьмого ноября. В этот день потекла, закапала оттепель, лыжни почернели, снег на тропинках превратился в кисель. Днем в учхоз позвонила из ректората Раечка и сообщила, что заседание ученого совета состоится в шесть вечера в малом конференц-зале.
   Федор Иванович побрился, завязал галстук, на чистой сорочке, надел "сэра Пэрси" и, накинув полуперденчик, к назначенному времени отправился к ректорскому корпусу. Оставив полушубок в раздевалке, вошел я длинный сводчатый коридор. Первый, кого он встретил, был Саул Брузжак. Издалека его не было видно, просто в коридоре стояли кружками профессора и преподаватели, и все смотрели в центр и вниз. Потом, когда Федор Иванович вошел в эту толпу, обозначился и сам Саул. Маленький и широкий, он метал сладкие черные взгляды и слегка корчился. Похоже, он увлекся оживленной беседой и потому не увидел Федора Ивановича, хотя тот шел прямо на него. Простодушно и легко улыбнувшись ему, Федор Иванович протянул руку. Саул смотрел на него с нежной смешинкой и не видел. Потом мельком увидел и, продолжая метать взгляды и корчиться, реагируя на интересную беседу, идущую в кружке, обронил, между прочим, такие слова:
   - Извини, старик. Но руки я тебе не подам.
   И не шевельнулся, не двинулся. Показал кому-то смеющиеся зубы, кому-то кивнул.
   Тогда Федор Иванович, поклонившись всем, твердо протянул руку Вонлярлярскому, стоявшему за спиной Саула. Стефан Игнатьевич дернулся и, как старый мерин, на которого замахнулись кулаком, высоко поднял голову. Потом поднял ее выше и пронес свое печеное лицо в напряженном повороте - от Федора Ивановича к кому-то из собеседников. И оба заговорили, заговорили, спасая друг друга.
   Вышла Раечка, пригласила всех входить. Федору Ивановичу, пряча глаза, уступали дорогу. Перед ним открылась галерея портретов, окружавшая весь небольшой зал. Академик Рядно уже висел на своем месте, моложавый, слегка наклонивший голову со знаменитой челкой. В передней части зала, на краю узкого помоста, стоял желтый фанерный ящик - трибуна для ораторов. В центре помоста был длинный стол, накрытый темно-коричневым сукном, там, у графина, сидел Варичев, холодно свесивший щеки и углы рта. Рядом с ним уже занял место Брузжак. Упав боком на стол, подперев щеку и бросив другую руку далеко вдоль темного суконного поля, поигрывал кулачком, рассматривая входящих. Все занимали места, в зале стоял шум молчаливо двигающейся толпы. Еще несколько человек в строгом молчании, поворачивая животы вправо и влево, прошли по помосту и уселись за столом. Стали наклоняться друг к другу, шепчась. "Много народу пригласили, - подумал Федор Иванович, садясь в третьем ряду, у боковой двери. - Значит, уверены в исходе. И Варичев, и Саул..."
   Вдруг через боковую дверь вошел нарядный, ловкий, как фехтовальщик, академик Посошков. Проходя, нарочно задел кулаком Федора Ивановича. Промелькнули белые манжеты, хорошо отглаженный костюм - темный, с брусничным оттенком. Вспыхнула и погасла большая тропическая бабочка - малиновая, с жемчужными крапинами, присевшая там, где должен быть галстук. Светозар Алексеевич сдержанно поклонился знакомым и сел в первом ряду. Зал сразу затих, в задних рядах несколько человек приподнялись, чтобы разглядеть живого - не сдавшегося и маневрирующего вейсманиста-морганиста.
   - Светозар Алексеевич! - пробубнил Варичев, показывая на незанятый стул в президиуме.
   Академик поблагодарил сдержанным поклоном, чуть поднял отстраняющую руку и остался на месте.
   - Приступим, товарищи! - сказал Варичев, поднимаясь. - Я думаю, сначала мы выслушаем сообщение Светозара Алексеевича о его поездке. Нет других предложений?
   Посошков, перегибаясь, неслышно облетел помост и появился на трибуне. Федор Иванович любил его движения, всю его собранность, четкость. Лицо Светозара Алексеевича стало еще худощавее, черные глаза поблескивали на дне мягких теней, там угадывались страдание, твердость и интерес к происходящему. Серая дощечка усов была четко подстрижена, подчеркивала все оттенки настроения академика, давно уже не выходившего на арену и вот решившего обнажить сталь.
   Все почувствовали эту его решимость. Пролетел легкий шумок и мгновенно опал. Саул - тот только это и видел. Заулыбался, чуя начало драки.
   Но Посошков не выхватил свою сталь. Он завел длинный и спокойный отчет о поездке советской делегации по чужой стране. Начал рассказывать об опытах с удвоением хромосом у гречихи. Сказал мимоходом: "У нас все раньше Владимир Владимирович Сахаров сделал и с большим эффектов". Потом перешел к полиплоидией свекле, рассказал об урожаях последних лет на свекловичных плантациях, о том, чем шведы объясняют этот прирост - и опять же оказалось, что наряду с применяемой системой земледелия здесь значительную роль играет внедрение предложенных генетиками новинок, широкое использование растений с удвоенным набором хромосом. Корнеплоды получаются крупнее и содержат больше белка и крахмала, богаче сахарами, кислотами и витаминами.
   - Светозар Алексеевич! Светозар Алексеевич! - это Саул не выдержал и, как он это делал всегда, металлическим голосом молодого грача с улыбкой прервал Посошкова. - Все знают о ваших симпатиях. Достаточно нам реакционных теорий. Не нужно, не нужно нас агитировать!..
   - Какая наглость... - сказал академик, и усы его гадливо двинулись в сторону Брузжака.
   Саул нежно улыбнулся в зал. Посошков, взявшись за край трибуны сухими пальцами, сверкнув большим обручальным кольцом, сморщил лоб, вспоминая, на чем он остановился, и продолжал свой отчет. Да, он был опытным бойцом, он хотел, чтобы противник напал первым. Завел пространный рассказ о том, что шведские и датские ученые не ограничиваются колхицином, что найдено много новых средств воздействия на клетку. Так, например, синтезированы новые вещества-мутагены - этиленимин и нитрозогуанидин. Есть и еще...
   Его остановила нарастающая волна искреннего смеха. Он посмотрел в зал сначала удивленно, потом с интересом. Федор Иванович уже понял, в чем дело: смеялись над странными словами.
   - Светозар Алексеевич! - послышался женский басок. - Ой! Повтори, пожалуйста, второе слово. Женское ухо не принимает... Как это "Нетрогаигавнидин"? Повтори, пожалуйста...
   - А-а-анна Богумиловна! - Посошков протянул к ней руки. - У вас же марксистское ухо! Марксистка, а смеетесь над материей! Над мыслью, познающей вещество!
   Тут Саул, взявший карандаш у Варичева, несколько раз звонко ударил по графину.
   - Светозар Алексеевич! Оставьте эту схоластику себе! Эта материя, над которой совершено такое насилие, сама себя не узнает!
   - Меня пригласили, как я понимаю... - рыкнул неожиданным баском Посошков, - чтобы послушать, что я там увидел, и подвергнуть критике мое выступление на конгрессе. Бестактные, малообразованные элементы, распущенные всяческими потачками... Совершенно не знакомые с нормами поведения в среде ученых... - при этом он холодно смотрел на Саула. - И излишне самоуверенные... меня здесь все время перебивают. Председатель их не останавливает. Отлично! Стало быть, отчет мой не нужен. Задача облегчается, я ухожу с трибуны.
   И он все так же ловко облетел трибуну и сел на свое место в первом ряду.
   - Светозар Алексеевич! - Варичев застенчиво зашевелился на своем месте. - Мы просим у вас прощения. Пожалуйста, продолжайте, перебивать вас больше не будут.
   - Нет, я больше ничего не скажу. В Швеции не работают по методу академика Рядно. О достижениях сторонников Рядно никто на конгрессе не докладывал. Кроме меня... Я доложил все, что мне написали. А у шведов - сплошные вейсманисты-морганисты, насилующие материю. Так что переходите к вопросам. Только по делу задавайте. Я отвечу отсюда.
   - Хорошо, будем по делу. Нам сообщили, что во время доклада вы допустили отход... Отошли от согласованного текста...
   - Кто сообщил? В чем заключался отход? - трескучим голосом спросил академик, как бы головой отбивая мяч.
   - Мне позвонил... Я думаю, в этом нет тайны... Официально уведомил нас академик Рядно. Сообщил, что во время доклада вы отклонились от утвержденного текста...
   Лицо Варичева еще больше отяжелело. Он медленно произносил страшные слова и, словно не узнавая, с легким любопытством смотрел на того, кто сидел перед ним в первом ряду, как бы распятый на спинке стула, раскинувшись, как для прыжка вперед. В зале стояла тишина.
   - Вы отклонились от текста. Я это повторяю. С чувством сожаления... Вы объявили, что в СССР якобы произведено успешное скрещивание дикого вида картофеля "Контумакс" с культурным "Солянум туберозум"...
   - Кассиан Дамианович прав. Я сделал такое объявление. Только не якобы, а просто произведено. Дальше...
   - Откуда у вас эти сведения?
   - Вся работа шла у меня на глазах. Я же проректор по науке... Смех зала на миг тронул тишину.
   - Напрасно смеетесь, товарищи. Настоящий проректор обязан заниматься настоящей наукой.
   - Мы принимаем к сведению ваше вызывающее заявление... Еще вопрос. Статья для "Проблем ботаники"... Вы пользовались ею?
   - В числе других материалов.
   - Как автор статьи?
   - Напечатано, что Дежкин.
   Зал тревожно зашумел. Варичев ударил карандашом по графину.
   - Кто дал вам оттиск?
   - В Москве получил. От кого - поклялся молчать.
   - Если вы поклялись молчать... значит, вы, я полагаю, знали, что советская общественность не одобрит то, что вы поклялись от нее скрыть...
   - Разумеется. Сегодня не одобрит. А завтра...
   - Завтра вы с Менделем будете на свалке истории! - крикнул кто-то в глубине зала. Варичев выждал паузу, перевернул какие-то листки.
   - Вы дали оценку описанной в статье так называемой работе, назвали ее выдающейся...
   - Не я. Хотя она действительно выдающаяся. На международном конгрессе я не мог из этических соображении назвать работу, сделанную в моей стране, выдающейся. Не полагается... А присутствующие на конгрессе ученые из разных стран назвали ее блестящей. Некоторые оценили ее как величайший успех науки, открывающей новые пути в селекции картофеля.
   - Кто, например?
   - Вот, я захватил... Вот что говорит в своем интервью датский ученый доктор Мадсен. - Посошков встал и развернул газетную вырезку. - Вот он тут: "Мы думали с коллегами, что будет перечисление уже известных чудес... И знаменитое изложение полурелигиозных представлений о "живом веществе" и порождении новых видов из старых. Но академик Посошков произвел на этот раз подлинную сенсацию. Многие из нас не верят. Но я знал уже, правда, понаслышке, о некоторых работах доктора Стригалева, в частности, о его красивом и тонком эксперименте, дающем возможность в ряде случаев определить или исключить родителей гибридного растения. Этот эксперимент уже входит в некоторые наши учебники для биологических факультетов. Сообщение академика Посошкова вызвало сильнейший интерес. Ведь в случае, если это скрещивание удалось, советская генетика и селекция картофеля, как и вся биологическая наука в этой стране, выходит на новый, современный и очень высокий уровень Так не бывает, чтобы один ученый столь далеко вырвался вперед, оставив коллег где-то позади, в тумане заблуждений. У него, конечно, есть школа, и она, несомненно, скоро заявит о себе. Правда, в том, что она до сих пор не дала о себе знать, есть основания к общему недоверию. Сомнения резонны - после стольких безуспешных попыток Запада покорить упрямее растение... не напрасно названное "Контумакс", что значит "упрямый", русские, с их примитивным уровнем исследований, берут его неожиданным приступом. В этом есть что-то от их характера. Но характер - не доказательство. Поверить в такие вещи можно, только потрогав объект руками...".
   Светозар Алексеевич кончил читать " сел. Долго стояло непонятное, подогретое любопытством молчание. Потом Саул затряс около виска сальцем:
   - Товарищи! Давайте вспомним, кто мы и чью газету читал нам академик Посошков! - голосом подростка прорезал он тишину. - Испытанное правило! Оно никогда нас не подводило: то, что враги хвалят, мы должны уничтожать!
   - Вы не уничтожаете, а крадете это. И выдаете потом за свое.
   - Светозар Алексеевич! - Варичев даже привстал. - О чем вы? Такие обвинения надо подтверждать...
   - О чем? Про "Майский цветок" я. Его у меня на глазах растил Иван Ильич. И начинал с проклятого колхицина. Без колхицина не было бы никакого "Майского цветка"! И на глазах у меня было несколько попыток украсть с делянки ягоду. И, наконец, автором сорта стал академик Рядно.
   - Наглая ложь! Он вырастил этот сорт на основе мичуринского учения! - крикнул кто-то в задних рядах.
   - Во-первых, Мичурин имеет к нему лишь косвенное... А во-вторых, это не учение, - ответил Посошков, привстав и оглянувшись в зал. - Это настроение. С его помощью сорт не вырастишь. Если не начнешь с того приема... О котором это учение умалчивает... Приема, известного всем нам... Многократно применив который, Адам и Ева произвели род человеческий. Классический вейсманистско-морганистский прием с участием тончайших клеточных структур. С участием того самого единственного объекта, который изучают эти схоласты, как вы их называете...
   - Ближе к делу, Светозар Алексеевич, - Брузжак совсем лег на бок, сладко любуясь Посошковым. - Художественные образы у вас получаются, мы давно это знаем. Вы же златоуст. Объясните, почему вы, как князь Курбский, кинулись искать правды в стан врагов? Не похоже ли это на измену Родине?
   - Изменить Родине - это значит, дать что-нибудь врагу. Чтобы он мог воспользоваться против нее. А я ничего врагу не дал... Я Родине спас то, что вы совсем было похоронили...
   - Ничего врагу не дал! - громко зашипел Саул, прицеливаясь. - Кроме грязи! Кроме гря-а-ази! Чтоб швыряли в нас!
   - Ага! Так-так... Вы считаете это грязью. Ценное признание. Так вот, вся эта грязь пока осталась здесь. Туда попала слава. Там кричат о нашем приоритете, об успехе, вы это слышали. Да, теперь кое-кому придется почесаться, грязи налипло достаточно. Потому что про Ивана Ильича услышат теперь все...
   - По-моему, и вы... вы были председателем на том собрании, где мы Стригалева... - Варичев кисловато улыбнулся одной щекой и одним глазом.
   - Вот я и внес свою часть в дело очищения... - тут же ответил Посошков, - Но я о другом. Узнают не столько там, сколько здесь. Те, кого вы старательно обошли информацией. В итоге могут быть приняты меры, полезные и для престижа, о котором вы печетесь, по-моему, неискренне... И для освежения воздуха в науке.
   - Вы считаете, что скандал поднимает наш престиж? - негромко спросил Варичев.
   - До скандала еще очень далеко. И потом стоит ли его бояться тем, кто не замаран? Скандал - это факел, говорящий всем, что общество не терпит злоупотреблений ни с чьей стороны. Скандал порочит людей, но не общество. А вот уклонение, сокрытие оберегает людей, но порочит общество. Пожалуйста. Выбирайте! - Где вы берете колхицин? - спросил Саул.
   - Колхицин? Вот он! Могу показать, кто не видел. - У Светозара Алексеевича в руке уже ярко белел флакон с порошком. Академик высоко поднял его. - Подарил эту вещь для передачи Ивану Ильичу доктор Мадсен, чью статью я сейчас... Один из крупнейших...
   - Махровый реакционер, генерал от вейсманизма-морганизма, - вставил Саул.
   - Один из крупнейших исследователей растительной клетки, автор нескольких известных сортов картофеля. Он передал это для Ивана Ильича. Это чистый белый колхицин, редчайшей чистоты, нигде не найдешь такого, даже за золото...
   - Он вам колхицин, а вы и хвать... Поймите, он же вас за руку взял и в стан расистов!
   - Ox... - вздохнул Светозар Алексеевич и повел усами в сторону Саула. - Прямо хоть караул кричи. Я вам толкую простые вещи. Как этого не понять? - заговорил он тихо, но почему-то эти тихие слова стали особенно слышны. - Что украшает народ? Деятельность. Ее плоды. Вот передо мной... перед нами неоспоримый плод... Который должен украсить... Товарищ Брузжак требует, чтобы я этот плод вытравил, живьем закопал. Потому что плод получен вопреки построениям "корифея". Кое-кто за этим плодом, к тому же, охотится. Что же делать? Как спасти и плод, и наш приоритет? Писать товарищу Сталину? Уже писано, не помогло, чуть не испортило дело...
   - Хулиганство! - отрывисто, но без огня выкрикнул кто-то в зале.
   - Погубить? - Светозар Алексеевич словно не слышал выкрика. - Это можно. Это даже патриотично: не будет опорочен "корифей", сохранится "авторитет академика Рядно". Но я решил не губить плод. И спасти если не автора, то хоть его имя.
   В зале начал расти шум.
   - Еще полслова, - сказал Посошков, складывая перед собой обе руки в острую лодочку, обращаясь к залу. Федор Иванович закусил губу от тихой боли.
   - Ну почему бы вам не восхититься моей непримиримостью! - небывалым трубным стоном воззвал Светозар Алексеевич. - Почему вас не радует честность, прямота, верность принципам? Почему бы вам не порадоваться, что такие есть среди вас? А полтора года назад, когда я каялся перед вами и вы знали, что я лгу и совершаю низость, низость! - почему вы аплодировали? Почему вы все так настаиваете: соверши опять подлость, сдайся, пади и будешь наш!..
   - Больше не поверим! - крикнули вдали.
   - Светозар Алексеевич, я вынужден вас прервать, - тоже отрывисто и без огня возгласил Варичев. - Это уже спекуляция.
   - Да я и сам больше ничего не скажу, - тихо и твердо проговорил Посошков. - Я - пас. Ведите совет без меня. И он сложил руки на груди.
   - Как, товарищи? Откроем прения? - дав увлечься шуму, спросил Варичев. Саул сказал ему что-то. Варичев показал голубоватые глаза и кивнул. - Саул Борисович предлагает заслушать и Дежкина. Федор Иванович! К вам вот есть... несколько вопросов. Вот это сочинение... Статья о новой работе Стригалева... Ею воспользовался Посошков для доклада на конгрессе. Это и есть та работа, которую вы готовили по плану, утвержденному академиком Рядно?
   - Да. Эта самая. Одна из работ.
   - Ах, у вас еще есть?
   - Конечно! Задуман ряд работ.
   - В каком же они свете будут рисовать...
   - Проблема еще не решена, - сказал Федор Иванович.
   - А общее, общее направление?
   - Разумеется, оно соответствует утвержденному плану. Варичев с угрюмым интересом взглянул на него.
   - Это действительно так? Федор Иванович, мы с вами ведем здесь серьезный разговор.
   - Действительно так.
   - А как же эта, которая...
   - Я не мог отрицать бесспорное достижение. Если бы я попытался игнорировать его или уничтожить... на чем настаивают здесь некоторые... Меня бы в тридцатых годах назвали за это вредителем, врагом народа. Не могу так рисковать. Пусть врагом называют тех, кто настаивает...
   - Слушай, старик... - начал было Саул.
   - Вы мне не подали руки при встрече. И подчеркнули это словесно. Значит, я вам уже не старик. Имейте в виду, к таким вещам я отношусь серьезно.
   - Федор Иваныч! - раздался сзади него зычный бас Анны Богумиловны. - Ты хороший же парень, что ты нашел интересного у этого монаха, у Менделя?
   - Он, Анна Богумиловна, хоть и монах, а не побоялся объективную истину под носом у самого бога подсмотреть. И заявил об этом. А вот наши монахи...
   - Значит, вы считаете, что законы Менделя - объективная истина? - спросил Варичев.
   "Черт, быстро же я дал себя накрыть", - подумал Федор Иванович.
   - Опыт Менделя я повторял, и результат был тот же, - сказал он.
   - Где вы их повторяли? - спокойно спросил Варичев. "Опять подставил бок", - подумал Федор Иванович.
   - В Москве, в институтской оранжерее. Их результаты отражают закономерность, существующую вне нашего сознания. Отрицать это будет невежеством или притворством.
   - Скажите, Федор Иванович... Правильно я вас называю? - холодно обратился Саул. - Вот это сочинение... Вот это, о грибе якобы... Напечатанное в "Проблемах"... Это чья работа?
   - Моя! - послышался запальчивый тенорок Светозара Алексеевича. - Я провел исследования, я установил, что это не серая ольха, а та же береза, пораженная болезнью, и я написал работу. Могу и черновики показать...
   Целую минуту после этих слов длилась тишина. Потом по залу пошел легкий шум - люди приходили в себя, они не привыкли к такой дерзости.
   - Докатился... - послышался голос из зала.
   - Зачем псевдоним взяли? - крикнул кто-то сзади.
   - Разумеется, чтобы скрыть имя подлинного автора, - как бы отмахиваясь от мухи, бросил через плечо академик.
   - Впервые вижу такое рыцарство! - показал головой Бруз-жак. - Наперебой спешат захватить пальму реакционности!
   Он взглянул на Варичева, как бы сладко потягиваясь, встал и пошел к трибуне - говорить речь. И исчез в этом ящике, только чуть был виден черный протертый посредине войлок его волос.
   - Надо, надо, товарищи, наконец... Наконец и навсегда! Покончить с остатками непомерно затянувшейся дискуссии, разоблачить и разгромить до конца антинаучные концепции менделистов-морганистов-вейсманистов, - он на высоких нотах капризно проныл эти слова, и пение его не обещало ничего хорошего. - В наших вузах преподается история партии, преподается курс ленинизма. И рядом в щелях прячется живучая моргановская генетика. А теперь схоласты, осмелев, даже нападают в открытую... Не пора ли, товарищи? Не пора ли нам почистить эти щели партийной щеточкой? С кипяточком!
   "Попробуй, разберись, что он в это время думает", - Федор Иванович, слушая Брузжака, с исследовательским интересом вникал в его интонации. Зная Саула, он видел, что сейчас карликовый самец принял свое очередное обличье и занимается любимым делом. "Что же он думает в это время? - не отставал вопрос. - Не может быть, чтоб он так думал. Он создает образ, читает роль. Речь идет отдельно, а собственные мысли - отдельно".
   Интересное явление, которое Федор Иванович, подперев щеку, наблюдал, отвлекало его, снимало страх.
   - Не схола-асты, не схоласты нападают, - громко сказал он, не шевельнувшись. - Материя, материя вышла и бьет вас! Фактами бьет!
   - Открытые заявления двух вейсманистов, - вытягивалась тем временем из фанерного ящика, словно цепь с одинаковыми звеньями, гладкая речь. - Открытые заявления пойманных с поличным вейсманистов, которые, не стесняясь, смотрят в глаза общественности, призвавшей их, наконец, к ответу, говорят о том, что они не хотят считаться с нами... Предпочитают сохранить себя как часть воинствующего агрессивного отряда господствующих за границей реакционных биологических направлений... Действуя как пропагандисты фашистской идеологии...
...

---