Дудинцев Владимир Дмитриевич

   - Федор Иванович, что это она? Вот опять... Что это?
   
   После окончания школы, новое поколение старается поступить в вуз. Но не все понимают, что в вузе учиться намного сложней, чем в школе. Большая нагрузка, высокие требования, скорость с которой новичок должен справляться иногда ставят в тупик. Если студент не справляется с данной ему задачей, нужно искать какой-то выход. Можно, например, обратиться в компанию, где можно заказать контрольную работу. Её вам выполнят в самые сжатые сроки. В таких компаниях работают отличные специалисты и ответственный подход к каждому заказу, Вам обеспечен.
   
   - Экспериментатор взял пипеткой слабый раствор колхицина и пустил под стекло. Самую малость...
   - Вот, вот! - взревела Побияхо радостно. - Во-от, хо-хо! Начинается вейсманизм-морганизм! Теперь все понятно. Во-от! О!
   Ее поддержали еще несколько голосов.
   Клетки на экране отчетливо удваивались, одна за другой. Потом стали распадаться. Мелькнул какой-то иностранный текст, и аппарат остановился. Вспыхнул свет.
   - Да-а! - сказала Побияхо, оглядывая всех. - Пиши, Федор Иваныч. Вражеская стряпня!
   - Вы, Анна Богумиловна, в данную минуту говорите не как ученый, - отчетливо послышался сквозь шум немного надтреснутый голос академика Посошкова. - Разве вейсманизм-морганизм может быть заснят на пленку? Это - ложное учение, коренящееся в головах буржуазных схоластов. Оно может быть изложено в тексте, в комментариях к кадрам. А здесь таких комментариев нет. Перед нами удачно снятая делящаяся клетка чеснока. Сначала делилась нормально, потом попала под действие колхицинового раствора. И чеснок, и безвременник, из которого получают колхицин, существуют в природе, ваши обвинения к ним адресовать нельзя. И встреча одного с другим в природных условиях не исключена.
   - Но колхицин!
   - Это алкалоид. Его получают из луковиц безвременника. То есть колхикума. Как никотин из табака. Эксперименты с колхицином могут ставить и противники вейсманизма-морганизма...
   - Если найдутся такие храбрецы, - сказал кто-то под общий смех.
   - Могут ставить такие эксперименты... Чтобы разоблачить это лжеучение. Так что само по себе удвоение хромосом в клетке, попавшее на этот экран, не может рассматриваться, как вейсманизм. Мы должны все познать. И не бояться.
   - Но есть очередность в познании даже фактов, существующих в природе, - это Варичев, опомнившись, уже издалека почуял душок в словах Посошкова. Показав свою твердость, он стал набирать силу. Все его картофельные глазки растеклись и заулыбались. - Тут я вам, Светозар Алексеевич, должен возразить. До-олжен, ничего не поделаешь. В вейсманизме-морганизме есть, друзья, одна такая частность: это лжеучение использует несущественные факты, чтобы отвлечь внимание прогрессивной науки от решения задач, диктуемых современностью.
   - Простите, несогласен. Как это мы можем делить факты на существенные и несущественные? Да, именно факты, которые вчера казались мелочью, сегодня, по мере их познания, становятся в центре науки и практики.
   - Извините, Светозар Алексеевич, - Варичев поднялся и, улыбаясь, зарычал. - Мы должны помнить, что и в науке проходит линия фронта, что существует передний край и тыл. Скажите, какой объект сегодня важнее для изучения - корова или мушка-дрозофила? Мушка тоже дитя природы, и она не предполагала, что ей так повезет. Что вейсманизм-морганизм поместит ее на своем знамени...
   - Корова за год дает одно поколение, а мушка двадцать с лишним. Поэтому мушка может быть использована как крайне удобное средство для изучения того, что станется с наследственностью коровы через две тысячи лет. Законы наследственности одни и те же и для коровы, и для мушки. Вот почему мушку нельзя противопоставить корове. Но должен здесь остановиться, Петр Леонидович, - Посошков сбавил тон. - Вопрос вами поставлен принципиально, как и следует ставить вопросы... Любой из нас скажет, что, да, эксперимент с чесноком и колхицином, хоть и красивый, все же ничего по сравнению с вашим, Анна Богумиловна, хлебушком.
   Тут послышалось сразу несколько голосов, и можно было понять, что говорят о некем облучении семян пшеницы гамма-лучами.
   - Ладно, Петр Леонидыч, здесь все свои, - проговорила По-бияхо упавшим голосом. - Облучение было. Хоть факт и второстепенный, я не отрицаю. Но, твердо стоя на своих позициях, я очень хотела бы понять, как все это получилось: поместили мои семена в какой-то гроб, где у них радиоактивность была, подержали несколько секунд - и пожалуйста! Ты бы посмотрел, когда она взошла, - сколько возникло самых немыслимых вариантов! Тебя еще тогда не было у нас, Петр Леонидыч. И вот там-то, на той именно делянке я отобрала свою, как говорит Ходеряхин, пашеничку. Молодая была, послушалась, дала облучить. Но ведь результат, товарищи... О нем старались не говорить, но он налицо...
   - Я вижу, вы готовы капитулировать, Анна Богумиловна, - сказал Варичев.
   - Не-е! Нет! И не подумаю. Я - баба боевая. Но знать бы не мешало. Как оно получается. В клетку заглянуть...
   - Если цель достигнута, незачем возвращаться, вникать в дебри процесса. Тем более, если процесс может быть использован в других целях... Увлечешься процессом, Анна Богумиловна, - забудешь о цели. Знаете, кто говорил: "Движение - все, цель - ничто"?
   - Товарищи! - Федор Иванович укоризненно взглянул на Варичева. - Товарищи, я должен все же попросить вас вернуться к задаче этого обсуждения. Эту стихийно возникшую, но глубоко принципиальную дискуссию можно перенести в другое место и продолжить не без пользы. А сейчас излишняя острота нам может помешать. Мы уже вышли за рамки цели этого коротенького фильма. Я начинаю, Петр Леонидович, жалеть... Чувствую, что пакет был распечатан зря... И что, пока не поздно, мне придется...
   - Ну почему же... - Варичев сразу остыл, опустился в кресло. - Вы, Анна Богумиловна, совсем не к месту заварили здесь... Заговорили об этом облучении. Конечно, фильм сам по себе, кроме хорошей техники съемки, мало что дает науке. Деление, не будем отрицать, показано мастерски... Но все это уже известно. Фильм, в общем-то, для первокурсников. А что касается колхицина, что же... Мы тут видим действие этого, опять же известного в фармакопее яда. Пропаганды тут никакой нет конечно, можно использовать... Но можно и не использовать - это зависит от аудитории и демонстратора...
   Все закивали, успокаиваясь. Федор Иванович четко повторил слова ректора, уже как выводы экспертизы. Варичев, внимательно слушая его, кивал и пристукивал пальцем по столу после каждого тезиса. И все кивали.
   - Потом наступило особенное молчание. Никто не хотел уходить.
   - Знаете что, ребята... - сказала Побияхо, зардевшись. - Давайте еще разок посмотрим. С самого начала...
   * * *
   Экспертное заключение, написанное объективным тоном неподкупного специалиста, было отпечатано на машинке и отослано в шестьдесят второй дом. Все эти дни не выпадало дождей, и Федор Иванович по вечерам ходил на усадьбу Ивана Ильича - таскал ведрами воду из ручья и сливал ее в железные бочки, стоявшие по углам картофельного огорода. За шесть вечеров налил доверху восемь бочек. Ни огород, ни георгины на альпийской горке еще не поливал - влаги в земле
    пока было достаточно. Поднимаясь с двумя полными ведрами от ручья, по глинистой изрытой крутизне среди кустов ежевики, оглядывался по сторонам - ему все казалось, что в слабых сумерках кто-то следит за ним. Тоскливо постукивали ветрячки. "Я имею право сюда ходить, - думал он и тревожно оглядывался, но сохранял свой деловой вид. - Я - правая рука академика, мне поручено "наследство", пусть попробуют придраться".
   В понедельник - это было четырнадцатое мая - ему позвонила Раечка из ректората. Его ждал конверт из шестьдесят второго дома. Эксперта приглашали на пятнадцатое.
   Утром пятнадцатого он вымыл голову и, причесавшись, завязал розоватый галстук на чистом твердом воротничке сорочки. Надев "сэра Пэрси" и посмотрев на себя в зеркало - прямо и искоса, - он отправился на Заводскую улицу. Он знал, что в подобных случаях надо быть одетым безукоризненно. Все было бы хорошо, но кровоподтек под глазом был в самом расцвете - стал почти черным, и его окружало желтое сияние.
   По дороге размышлял, двигал бровью. Он хорошо понимал, - ролик с фильмом у них - главное доказательство, и это доказательство надо было обязательно лишить силы.
   Пропуск был уже готов. Федор Иванович вошел через третий подъезд, миновал прилавок с часовым, затем поднялся на второй этаж, попал в знакомый полутемный извивающийся дугами коридор. Оглядываясь на эти плавно выгнутые стены, прошел мимо высокой двери с номером 441 на табличке. Несмело протянул руку к двери 446. За нею была светлая приемная с зелеными диванами. Молодой молчаливый военный взял его пропуск и открыл перед ним кожаную дверь. За нею была одна такая же дверь, похожая на спинку мягкого кожаного кресла, и открылся просторный зал с. большим розовым ковром в центре, а вдали - большой письменный стол. С интересом разглядывая этот зал, Федор Иванович не сразу понял, что это кабинет. Потом увидел поднявшуюся над письменным столом знакомую очень высокую синевато-черную шевелюру невиданной плотности и густоты. Генерал - в суконной гимнастерке и ремнях, в синих галифе, невысокий, тонконогий, изящный, как стрекоза, вышел к нему из-за стола. С первых же шагов он начал изучать лицо приглашенного эксперта. Попутно подал слабую руку, а сам изучал, изучал. Во время вялого, неуверенного рукопожатия от генерала повеяло чем-то мягким, приятным. Когда-то некая дама, жена штабного офицера разъяснила Федору Ивановичу первые и верные признаки настоящего мужчины: от него должно пахнуть - чуть-чуть хорошим табаком, чуть-чуть хорошими духами и чуть-чуть хорошим вином. Всем этим и попахивало слегка от бритого, словно бы переставшего дышать от внутреннего напряжения, скрипящего ремнями генерала Ассикритова.
   - Что это у вас... товарищ эксперт? - спросил генерал, остановив сияющий взгляд на темно-лиловом желваке под глазом Федора Ивановича, подведенном тающей желтизной. - Заклеили бы. Могу вызвать медсестру...
   - Боевая рана. Получена на посту, который доверен мне Пассивном Дамиановичем. Таких травм стесняться не приходится.
   И они оба оскалились, беззвучно смеясь и не спуская друг с друга глаз. Сели в глубокие кресла друг против друга. Тоненький генерал занял лишь треть места в большом кресле, и это позволило ему косо раскинуться и ловко перебросить одну тонкую ногу через другую и положить руку на глянцевое голенище. Огромная шевелюра все время приковывала внимание, возвышалась над его страстной и загадочной худобой.
   - Ну, какие у вас дела на фронте борьбы, товарищ завлабораторией? - спросил он. - Как там с наследством? Ничего не упустили?
   - Кое-что упущено, - сказал Федор Иванович.
   - А что такое? - генерал выпрямился озабоченно.
   - При обыске много пакетов с семенами попорчено и исчезло. Кассиан Дамианович был огорчен.
   - Значит, что же получается - хоть и вредное учение, а ценности производит?
   Федор Иванович счел нужным при этих словах измениться в лице и недоуменно посмотреть на генерала.
   - Материальные ценности не утрачивают своей цены от перемены хозяина, - сказал он холодно и чуть с гневом. "Правая рука" была на страже позиций академика.
   - Бывают упущения поважнее, - устало сказал генерал. - Вам академик говорил?
   - Говорил. Какая-то, видно, сволочь предупредила. Между прочим, из знающих.
   - Скоро подберем обоих. И того и другого. И сволочь подберем. Недолго им бегать.
   И они замолчали. Генерал мял свое голенище, поглядывая на сидящего против него строгого, углубленного мыслителя. Потом коричневые веки его задрожали, он как бы прицелился.
   - Федор Иванович, - вдруг заговорил он по-новому и притворно потянулся в кресле. - Нам известно, что вы - непримиримый и знающий свое дело борец. Поэтому несколько удивляет расплывчатость вашего заключения. Правая рука академика, а где же на ней, хе-хе, когти? Где стальная мускулатура?
   - На то она и правая, чтобы не бить мимо цели. Я привлечен в качестве эксперта. В этом качестве я не имею права давать ход эмоциям.
   - Хм-м... Новая концепция экспертизы?
   - Я знаю, что я действительно тот, кем меня должен был представить вам академик. И дорожу авторитетом, который помогает делу. Если я ударю, опровергнуть меня будет нелегко. Так, по крайней мере, было до сих пор. Вы же знаете, это я поднял всю историю с Троллейбусом...
   - Это нам известно.
   - Зачем же мне, ученому, который хочет быть полезным, сбиваться на путь выискивания мелких ошибок и приписывания мелочам не присущего им значения? На путь пустых придирок...
   - Простите, что вы называете пустыми придирками? - ночь под бровями генерала несколько раз вспыхнула зарницами.
   - Я дал объективное и неопровержимое заключение, и только так можно бороться с серьезным врагом. Враг будет только смеяться, если в простом студенческом фильме о делении клеток мы начнем искать опору чуждого мировоззрения. Оптические приборы, реактивы... Процесс преломляется линзами, фиксируется на пленке. Протекает вне нашего сознания, - Федор Иванович говорил мерно словно диктуя генералу слова.
   - Но там же тексты, тексты!
   - Мы смотрели...
   - Простите, кто это мы?
   - Я подключил самых надежных сотрудников. Петра Леонидовича Варичева, Анну Богумиловну Побияхо. Задействовал этого, нового доцента из Москвы. Еще несколько человек из надежных. Мы собрались и несколько раз просмотрели фильм. В текстах только научные термины и дозировка веществ в растворах. Ни одного вывода. Типичное пособие для преподавания. Главное слово оставлено комментирующему профессору. Все зависит от того, кто будет интерпретатор.
   - Но этим интерпретатором может быть враг!
   - Согласен. Мы в экспертизе говорим не об интерпретаторе, который к фильму не приложен... А о том, что дано. Фильм - это средство. И как таковое он индифферентен. Безразличен.
   - Значит, все в цели? Это вы хотите сказать? Цель оправдывает средства?
   - Нет. Не хочу этого сказать. Средства настолько индифферентны, что им плевать и на цель и на оправдание. Ведь вам придет в голову обвинить руку, скажем, в хищении! Голова всему голова. Средство не тот объект, чтобы его оправдывать. Или обвинять. Печати преступного умысла на этом средстве нет. Как только появится печать умысла - тут и хватайте преступника. Это уже будет не средство, а преступное действие. Пленка попала к вам, и вы, товарищ генерал, стремитесь ее использовать как средство. В целях нашей общей борьбы - я сужу по вашим вопросам в постановлении. А пленка и тут, и в нашу сторону, тоже не хочет гнуться! Ни в сторону мичуринцев, ни в сторону вейсманистов-морганистов. Хочу, говорит, быть сама по себе, вне вашей драки. Одно слово - индифферентна. Наш фильм отражает процесс, происходящий ежесекундно во всем живом мире. И в вашем теле, товарищ генерал. Деление живых клеток и зависимость этого процесса от условий обитания. Подтасовок здесь нет, все чисто, заявляю уверенно, как эксперт. Зачем фильм оказался у них, в этом...
   - В этом кубле, - подсказал генерал.
   - Да, зачем он оказался у них, что с ним хотели делать - если вы располагаете данными, как вы сказали, вот это и выясняйте. Это задача следствия. Кубло - это, между прочим, термин академика. Бессмертный термин.
   - Да, знаю. У нас бывали беседы с Кассианом Дамиановичем, не одна. Приходится встречаться. Глубокий ученый. Глубоко берет.
   - Фильм этот, безусловно, является выдающимся достижением техники микрофильмирования. Обычно мы рассматриваем в микроскоп клетку уже убитую эфиром и окрашенную. В таком виде, как здесь, хромосомы я наблюдал впервые.
   Федор Иванович сказал это, чтобы проверить информированность генерала о нем. И генерал сейчас же отреагировал.
   - Мы располагаем данными, что вы видите эти хромосомы вторично, - сказал он вскользь. Федор Иванович заметил про себя его профессиональную страсть - показывать на мелочах, что он знает всю его подноготную.
   - Эти данные неточны, - сказал он, показывая Ассикритову, что участвует в более высокой и ответственной игре. - Если вам нужны точные данные на этот счет, их даст вам академик Рядно.
   Генерал встал с кресла и некоторое время таинственно смотрел на Федора Ивановича, и при этом можно было подумать, что он сгорает от чахотки. Потом он прошелся по кабинету и остановился где-то за спиной невозмутимого эксперта. Через минуту Федор Иванович обернулся и встретил его огненный взгляд - генерал пристально смотрел, оказывается, ему в затылок, "Что это он?" - подумал Федор Иванович. А генерал, прервав свое непонятное исследование, обошел стол, уперся рукой в лежавшее там заключение эксперта и принялся читать. Текст этот, видимо, уже не в первый раз, привел его в бешенство. Он ударил маленьким кулачком по бумаге и тут же взял себя в руки. Блеснув черными глазами, подался к Федору Ивановичу,
   - Беззубое заключение! Беззубое! Дорога ложка к обеду. Враг забросил нам это "средство" как раз, когда ему нужно, когда у нас идеологическая борьба!
   - Не считаю разговоры о клетке, о том, как расположены ее структуры и как они функционируют, идеологической борьбой, - сказал Федор Иванович. - Все, о чем вы говорите, задача не экспертизы, а следствия.
   - У нас есть данные, что вы с некоторого времени стали сочувствовать лженауке.
   - Я думаю, что эти данные слабенькие, - сказал Федор Иванович, смеясь.
   - Вы почему смеетесь?
   - Я нахожу, что сейчас как раз самое время нам обоим рассмеяться. Данные у вас слабые, иначе вы не поручили бы мне работу. Не стоит верить этим данным.
   - Надо не верить, а знать, - так любите вы говорить? Да, надо знать... И мы все будем знать.
   - Не сомневаюсь. Судьба истины - быть познанной, - сказал Федор Иванович, соглашаясь.
   - Ну хорошо, - генерал сел на полированный угол стола и оттуда, качая ногой в сапоге, продолжал свое неуклонное и непонятное наблюдение за лицом эксперта. - Хорошо. Разве этот фильм не доказывает... Разве это не попытка доказать, что все - в наследственном веществе?
   - Фильм, снятый с живого объекта, всегда и несомненно доказывает, что прав материализм: все - в веществе.
   Генерал, сверкнув глазами, спрыгнул с угла. Он обошел вокруг стола, наклоняясь и присматриваясь к Федору Ивановичу с разных позиций, как будто играл в бильярд. Не отводя глаз, попятился, вернулся к креслу за столом, сел и налег грудью на бумаги.
   - Хорошо, скажу так: разве не доказывает это, что путем манипуляции с веществами можно изменить наследственность?
   - Это было бы именно таким несомненным доказательством, если бы их теория была верна...
   Генерал озадаченно опустил голову, вникая в эти слова.
   - Чья теория?
   - Тех, кто в кубле.
   "Я тебя сейчас подведу к одной мыслишке", - подумал Федор Иванович.
   - Так теория же неверна! - Генерал побежал вокруг стола и чуть не упал. Навис где-то сзади над Федором Ивановичем.
   - Тогда этот факт опровергает ее.
   - Ничего не понимаю... Ну, а если бы была верна?
   - Я уже сказал, это было бы для нее неопровержимое доказательство.
   - Запутали вы меня. Что раньше? Факт? Или вывод из него?
   - Вы это сами знаете, - внятно сказал Федор Иванович, сидя к генералу спиной. - Но, поскольку я нахожусь в этом доме, я должен добавить: смотря о чем идет речь. В большинстве случаев вывод следует за фактом. В простои науке, вне этих стен... Но есть, вы знаете, случаи...
   - Так запишите это в акте экспертизы!
   - Не могу. Это не из области науки. Это - дело правосознания.
   - Да, да... - сказал генерал рассеянно. Он принялся ходить по кабинету. Иногда вдруг останавливался, принимая странные позы, и все время взглядывал на Федора Ивановича, но сейчас же отводил глаза. После нескольких таких перемещений, как бы мельком, проговорил:
   - Я вас понял. Дошло наконец. А как же с ответственностью?
   - Н-не знаю, - сказал Федор Иванович.
   - Чья же будет ответственность? Кто будет отвечать за ошибку правосознания?
   - У правосознания не бывает ошибок, - строго сказал Федор Иванович, наблюдая за генералом. - Ошибки могут быть только у науки. Даже если их нет...
   - Опять что-то говорите... А все же, если правосознание ошибается?
   - Оно не может ошибаться. Оно меняется. А за прошлое с него никто не спросит.
   - Пожалуй... Но у нас особый случай. Нам сейчас нужны знания.
   - Я не уверен, нужны ли... - Федор Иванович тут же понял, что этих слов он не произнес. Вместо этого он, помедлив, сказал: - Экспертиза и дает их вам. Если случай особый, их иногда... можно отбросить...
   - А отвечать?
   - Я же сказал...
   - А перед совестью? В определенных условиях она должна одобрять...
   - Что одобрять?
   - Действия того лица... которое решает, тот ли это случай, чтоб отбросить знания. Или не тот.
   - К чему вы мне все это говорите? - вдруг закричал генерал с бешенством.
   - Говорю для обоснования своей позиции научного эксперта. И о границах применения науки...
   - Это объективизм у вас, а не позиция! Такой, как ваш, акт экспертизы нельзя положить в основу решения!
   - Значит, я прав! Все-таки, сначала появился вывод, а потом к нему вам понадобилось добыть подтверждающий факт! - сказал Федор Иванович с некоторым торжеством. И сейчас же с облегчением сообразил, что и это он высказал только в уме. Вовремя остановился. "Суеверие и глупость", - думал он, зорко наблюдая генерала. Но не спешил выдавать ему эту свою точку зрения. Потому что суеверие и глупость, облаченные в сукно и скрипящие ремнями, и чуть пахнущие хорошим табаком, духами и вином, - они командовали здесь, и Федор Иванович не видел пределов их власти.
   Теперь генерал в молчании ходил по кабинету, и отдельно бродили его углистые глаза. Пожимал узкими плечами.
   - Ч-черт знает что... - с ненавистью бормотал он в сторону. - Советский ученый! Ин-тер-ресно! У него под носом, под носом орудуют враги... Готовятся... Ожидают своего часа... Все полетит кувырком, настоящих профессоров тю-тю, везде будут сплошные воспитанники академика Рядно, в науке окажется полный вакуум... Потом это кончится... А мы и объявимся, тут как тут... Десять человек, каждому группу по сорок студентов, получится четыреста специалистов... Слышали вы о такой вражеской арифметике?
   - Не слышал, но это все понятно... Арифметика здесь не вражеская. Если отбросить некоторые выражения в адрес академика... недопустимые... Я даже могу с вами поспорить по этому вопросу на стороне истины, - сказал Федор Иванович. - Эти люди... Даже по вашему пересказу их слов видно, что они очень молодые... Видимо, студенты. Они разумели под этим не конец советской власти, а всего-навсего...
   Генерал усмехнулся.
   - Всего-навсего учение Мичурина - Лысенко? Теорию академика Рядно? Всего-навсего!
   - Даже не это. Они имели в виду, по своей неопытности... Конец запрета на учебные занятия с клеточными структурами. Они не без основания считали, что может образоваться брешь в знаниях.
   - Конец марксистского учения, вот что они имели в виду! - закричал Ассикритов, затрепетав. - Цветущую ветвь советской науки! Учение наших корифеев - вот на что они замахнулись. Вейсмана хотят нам просунуть с монахом Менделем! Мальтуса! Вы, Федор Иванович, вызываете у меня удивление. Удивление вызываете. Знаете, как называется то, что вы мне говорите? Де-ма-го-гия! Вы попробуйте, скажите все эти штучки про ваших студентов академику. У него эта адвокатура не пройдет. Как, впрочем, и у нас.
   - Есть простые вещи, которые могут быть по-деловому обсуждены в среде знающих людей. Нет оснований переводить их в идеологическую плоскость...
   - Да это же спор между двумя системами! В восемнадцатом году эсеры выкатывали против советской власти пушки. Сегодня враг взял на вооружение вейсманизм-морганизм. Он горячо приветствовал бы вашу экспертизу. Вот так, товарищ... товарищ правая рука. До свидания. Нам с вами обоим все ясно. Вам ясно? Мне - более чем ясно.
   Больше они не произнесли ни слова. Вдали открылась дверь, молодой военный отворил ее пошире и стоял, как бы собираясь принять Федора Ивановича в объятия. Поклонившись, эксперт вышел стройным независимым шагом. Генерал стоял посреди кабинета и, содрогаясь, смотрел ему вслед.
   * * *
   "Нет, мне удалось, удалось лишить это искусственное доказательство его силы, и я сумел растолковать генералу, что никакой ведьмы в черной собачке нет", - так думал Федор Иванович, шагая по веселой майской улице. На стриженых деревьях мельтешила свежая, совсем юная листва, ветер был теплый, сильно пахло смолой тополей. "Но расставаться с придуманной ведьмой генералу не хочется, - бежали мысли дальше. - Нет, он не расстанется со своей мечтой раскрыть хоть раз в жизни настоящий заговор. Фильм с иностранным текстом... Так хорошо провели операцию, нашли рулончик - где! - на вокзале, под курточкой у собравшегося укатить в поезде члена тайной группы. Прямо как в кино! Нет, он любит групповые дела, он не расстанется с такой интересной ведьмой. И академик будет его подогревать изо всех сил. Но мне удалось сделать свое дело, бросить четкий луч научной ясности на это их главное доказательство, и генерал все увидел. Он все увидел, потому и бегал так вокруг стола - ведьму было жалко упускать из рук. Он почешется еще дома, подумает, на что идет. Хоть сейчас это вроде и в порядке вещей... Но настоящая оценка еще придет, и он это знает. Оба примутся теперь срочно спасать свою ведьму, и тут уже не будет места заблуждениям. Впрочем, у Касьяна их и не было никогда. Никогда не было их у моего батьки..."
   Так, остро и тягостно задумавшись, он незаметно дошел до учхоза, и там, в оранжерее, до самого вечера что-то делал, переставлял какие-то горшки с растениями, отвечал на какие-то вопросы. Уже переплеты оранжереи порозовели, и стекла заиграли на закатном солнце, уже и погасли, и бледно вспыхнули палки дневного света. Он сам не заметил, как остался в оранжерее один, и уже в одиннадцатом часу, все так же тягостно думая и вопрошая перед собой пустоту - о том, как развернутся события в будущем, - побрел домой через парк в быстро темнеющих сумерках подступающего лета.
   Странные свойства души! Еще на крыльце он почувствовал неясный гнет. Может быть, его внимание еще издалека задержалось на миг на неясном сгустке, напоминающем человеческую фигуру. Эта тень, похоже, протекла в полумраке в его подъезд и оставила слабую бороздку в сознании. Если так, то, взявшись за ручку двери, он вдруг ее и ощутил - эту бороздку, и даже замедлил движение! В темном коридоре почему-то не горела лампочка. Пусть загорится! Он повел по стене рукой, ища выключатель, но, видимо, забыл, где находится эта штука. Рука, скользнув по пыльной стене, оборвалась в нишу и уперлась там в грубоватый нетолстый брезент. А под брезентом подалось живое тело.
   - Здесь кто-нибудь есть? - спросил Федор Иванович, отпрянув.
   - Есть, есть, - ответил в нише приглушенный, тихо резонирующий басок Ивана Ильича.
   - Сейчас... - шепнул Федор Иванович. Прошел к своей двери, быстро отпер ее, распахнул внутрь темной комнаты, в глубине которой чуть светился синий прямоугольник окна, перечеркнутый тонким крестом переплета.
   - Свет не будем зажигать? - негромко спросил Стригалев.
   - Почему? Зажжем! На окне у меня занавеска. Сейчас я ее... Вы садитесь сюда, в угол, на мою койку. Дверь запрем...
   - Я ведь к вам до утра, Федор Иванович... До завтрашнего вечера.
   - Мы можем вас здесь приютить и до следующей весны. Ко мне никто не ходит.
   - Ну вот, я уже в углу. Можно зажигать.
   Федор Иванович щелкнул выключателем, вспыхнула ярко-желтая лампочка, окно за казенной шелковой занавеской сразу потемнело. Хозяин в три шага обежал по комнате круг, поспешно собирая в одно место на стол предметы, оставленные утром где попало. Он сразу нашел электрический чайник, початый батон хлеба, пачку сахара, банку с маслом, залитым водой.
   - Масло - это хорошо, - сказал Иван Ильич с койки, из самого темного места. - Дайте мне кусочек. Нет, только кусочек. Бедняга, он был голоден и давно не глотал своих сливок.
   - Сливки будут утром, - сказал Федор Иванович. - Молоко, может быть, раздобуду сейчас.
   - Вы сейчас мне кашку сварите.
   - А картофельное пюре? Можно?
   - Давайте пюре.
   - Кашку тоже сварим. Позднее. Сейчас и поставим картошку. Федор Иванович выволок из-под койки ящик с картошкой. Достал со дна шкафа алюминиевую кастрюлю, взял короткий нож. Картофелины одна за другой завертелись у него в руках, расставаясь со спиралями кожуры.
   - Умеете чистить, - сказал Стригалев из полутьмы.
   - Армия, армия... - был короткий ответ. Федор Иванович еще не пришел в себя от неожиданности. Но он заметил - Стригалев прилег на койке. Прилег и чуть слышно охнул.
   Картошка уже стояла на плитке. Чайник был включен. Федор Иванович захлопотал около стола, нарезая батон.
   - Батон черствый. По-моему, это хорошо, - сказал он.
   - Дайте-ка мне крайний кусочек. Первый. Ладно, давайте прервем дела, - Стригалев опять сидел на койке, выдвинулся на свет, и Федор Иванович вздрогнул, увидев его усталую худобу и решимость. Он как будто собрался грозить небу. Стригалев на миг усмехнулся вызывающе, но вызов тут же погас. - Здравствуйте, Иван Ильич, - сказал он, и Федор Иванович вздрогнул от неожиданности, но опомнился. - Здравствуйте, Иван Ильич, - теперь в улыбке Стригалева была надежда и проверка. - Правильно я вас назвал?
   Принимайте, Иван Ильич, своего двойника. Я надеюсь, за это время ничего у нас с вами не...
   - Это слово здесь не годится - "надеюсь", - сказал Федор Иванович, заглядывая под крышку кастрюли. - Оно годилось бы, если бы основания у вас были, может, и достоверные, но недостаточные. А они, по-моему...
   - Да, да. Согласен. Не надеюсь, а знаю, Федор Иванович. Знаю. Потому и пришел. Потому что наступили обстоятельства, которые имелись в виду. Хоть нам и весело с вами было тогда - издали о них говорить. Вот видите - наступили. Нам нужно... Мне нужно передать вам ряд вещей. Через десять лет я опять перед той же ситуацией. На этот раз попробуем другой путь. В общем, нужно все перекачать от меня к вам. Будете теперь вы полным распорядителем.
   - Я готов, - сказал Федор Иванович.
   - Придется вечера два нам... Может, и три...
   - Я готов. Можно будет и днем.
   Они помолчали некоторое время, глядя друг другу в глаза. "Я люблю тебя, восхищаюсь! - кричал взгляд Федора Ивановича. - Никогда не предам, собой готов заслонить!" И ответная ласка струилась из бычьих глаз Стригалева, обведенных иконными кругами страданий. "Знаю, теперь знаю. Немножко колебался, теперь вижу - я правильно тебя выбрал, - говорили эти глаза. - Я тоже тебя люблю, мы братья, больше, чем кровные, - мы двойники".
   - Хотел пойти, понимаете... Сдаться, - заговорил он вдруг. - Чтобы вместе судьба с ребятами... Но картошки мои все лезут в голову... - складки недоумения собрались вокруг его губ. - Мог бы ведь сдаться! Уже далеко от опасности отошел. И смотрю - назад, к ребятам, тянет, мочи нет. На что мне жизнь такая? Друзья дороже. А вот не сдался. Значит, картошка дороже. Вы, как двойник, это поймете...
   - Давно понял, - тихо сказал Федор Иванович. Стало слышно, как покряхтывает чайник. - А как вам удалось это, Иван Ильич?
   - Это-то? - Стригалев показал свое бегство, свои бегущие йоги. - Меня предупредили. Я был предупрежден одним... Одним великим человеком. Одним большевиком из двадцатых годов. Остальные тоже были предупреждены. Все было вовремя сказано. С риском для жизни сказано. Он подал знак мне, а я - всем. Так они же не поверили! До последнего часа. Советские ребята, советское сознание! Касьян - это одно, это частность. А там, в шестьдесят втором, там же другие люди. Наши! Я и сам так когда-то... Может, потому и решился убечь, что Касьян со мной переговоры завел, глаза мне открыл. Вижу: надо быть наготове. А может, у ребят задачи такой не было, как у меня. У меня же задача какая. Потому и энергия нашлась. Для побега. Для этих ночей на земле...
   - У Леночки была такая же задача. Как же она не...
   - Не уберегли Леночку... Я ведь к ней забегал. Так у ней же голова вся в тумане была из-за развода вашего. Дурацкого... Я ей сказал, как и мне было сказано... Что вы вне подозрений, что этот Бревешков... Говорю ей: Федор Иванович был прав. Этот альпинист наш - гадина, падаль грязная. Она так и села на стул. Рухнула. Потом вскочила, хотела бежать к вам. В халатике. А я взял да и остановил. На свою и на ее голову. И на вашу... Оденьтесь, говорю. Чемоданчик поскорей соберите - и не спеша к нему. А там уж подумаете вместе, что и как... Сказал и сам побежал по лестнице вниз. У меня же еще были адреса. Думаю, успею и свои дела, А во дворе уже "Победа" серая, за ней вторая въезжает. Ребятки молодые выходят, один к одному, красавцы. Я назад. Стукнул ей в дверь: идут! Бегите! И наверх. А там под чердаком коридор есть, соединяющий два подъезда. Переход. Могла бы и она...
   Оба надолго замолчали. Чайник уже завел мирную извилистую песню. Потом Федор Иванович спросил:
   - А вы тогда вот... Когда я ночью прибежал. По-моему, вы немножко испугались. Не того, кого надо, а меня.
...

---