Все думали - конец Сашке. Только подбежали к черной дыре, откуда несся кислый запах помоев, как вдруг снизу послышался глухой, придавленный крик:
- Спасайте!
- Ты держишься? - осторожно заглядывая в люк, спросил Куница.
- Я стою. Тут мелко! - донеслось к нам из ямы.
Не думаете ли Вы, что в наше время уже не встретишь интересных книг? Новые авторы порой поражают нас своею силою письма и мыли. Таким автором является Валерия Лисичко. Её книги Вы найдете в самых крупных книжных магазинах. А на сайте Валерии
http://valerialis.ru/proza можно познакомиться с её произведениями лично.
Мы вытащили Сашку уздечками, снятыми наспех с директорского фаэтона.
Мокрый, с обрывками бумаги и капустных листьев на одежде, Сашка вылез из ямы и сразу же стал прыгать. В рыжих его волосах застряла картофельная шелуха, от него плохо пахло.
Напрыгавшись вдоволь, Сашка разделся догола и сложил свою мокрую одежду в угол под сараем. Качая воду из колодца, хлопцы ведрами таскали ее к Сашке и окатывали его этой холодной водой с налету, как лошадь; брызги чистой воды разлетались далеко, сверкали под солнцем. Дрожа от холода, Сашка прыгал то на одной, то на другой ноге, фыркал, сморкался и быстро потирал ладонями конопатое лицо, рыжие волосы и все свое худое, покрытое гусиной кожей тело.
Сторож Никифор дал Сашке свою старую, пропахшую табаком ливрею. В этой расшитой золотыми галунами ливрее, которая была ему до пят, Сашка побежал в актовый зал и сидел там за сценой целый день, пока жена Никифора не выстирала и не высушила ему одежду. На перемене мы побежали к Сашке в актовый зал.
Веселый, завидя нас, Сашка сбросил ливрею и, голый, колесом заходил по паркетному полу актового зала.
Какой-нибудь год оставался нам до окончания трудшколы; все хлопцы выросли, поумнели, меня даже в учком выбрали, - один только Сашка Бобырь свихнулся и вдруг стал прислуживать у архиерея. Днем учится, а как вечер - в Троицкую церковь. Что ему в голову взбрело, не знаю. Раза два мы нарочно ходили в церковь поглядеть, как Сашка прислуживает. Рыжий, в нарядном позолоченном стихаре, с длинным вышитым передником на груди, Сашка бродил, размахивая кадилом, по пятам седого архиерея. Сашка зажигал в церкви свечи, тушил пальцами огарки и даже иногда, обходя верующих с блюдцем, собирал медяки. Всем классом мы объявили Сашке бойкот, мы нарисовали его в стенной газете "Червоный школяр", мы даже просили Лазарева, чтобы этого поповского прихвостня убрали от нас в другую группу. Один только Котька Григоренко в те дни разговаривал с Бобырем, - враги в прошлом, они стали вдруг закадычными друзьями. Вместе ходили домой и сидели на одной парте.
Не знаю, сколько бы еще прислуживал Сашка архиерею, возможно - вышел бы из него дьякон или самый настоящий поп, как неожиданно из Киева возвратился старший брат Бобыря, комсомолец из ячейки печатников, Анатолий Бобырь. Три месяца учился Анатолий на курсах в Киеве и, вернувшись, стал агитировать Сашку, чтобы тот бросил своего архиерея.
Агитировал он его хорошо, потому что дня через два после приезда брата Сашка перестал ходить в Троицкую церковь. А уж через месяц сам кричал, что попы обманщики, а седой архиерей самый главный жулик, Сашка рассказывал нам, как каждый раз после богослужения архиерей забирал себе изо всех кружек и с подноса половину всех денег, а остальные давал попам. Сашка божился, что на одних восковых свечках попы Троицкой церкви вместе с архиереем зарабатывают втрое больше, чем директор нашей трудшколы Лазарев получает жалованья.
Оказалось, что архиерейским прислужником Сашка Бобырь сделался неожиданно. Как-то вечером вместе с двумя знакомыми хлопцами он полез в сад к попу Киянице за яблоками. Сидя на дереве, Сашка тряс яблоню, а хлопцы собирали. Они уже набрали полные пазухи, как вдруг заметили Кияницу и дали ходу. Бедный Сашка остался на дереве и, ясно, удрать не смог. Медленно слезая, он думал, что Кияница выпорет его ремнем, заберет рубашку, а то еще хуже - поведет к родителям. Ничего подобного не случилось.
Только Сашка спрыгнул на траву, Кияница ласково взял его за руку и сказал:
- Ты хотел яблок, мальчик? Ну что ж, собери, сколько тебе нужно.
Сашка осторожно подобрал в траве два яблока и ждал, что вот сейчас-то поп будет его пороть, но Кияница сказал:
- Чего ж ты? Бери, бери еще. Не стесняйся!
Сашка подумал-подумал и, решив: "была не была", стал подбирать спелые, пахучие яблоки. Он насовал яблок в карманы, насыпал полную фуражку, набросал за пазуху. "Пропадать, так с музыкой!" - решил Сашка.
Усталый и сразу отяжелевший, он стоял перед Кияницей и ждал: что же будет дальше? К большому Сашкиному удивлению, Кияница не тронул его пальцем, не только не отобрал яблоки, а даже сам открыл Сашке калитку и сказал на прощанье:
- Захочешь еще яблок - попроси. Дам. А воровать не надо.
Через три дня Сашка отважился и пришел к попу снова. Прежде чем повести Сашку в сад, Кияница долго расспрашивал его о том, что делается в трудшколе, какие новые учителя пришли, как справляется Лазарев.
Ласково, нежно расспрашивал, а потом предложил Сашке помогать готовить ему уроки. Вот и стал Сашка захаживать к попу Киянице в гости, с ним вместе он и в церковь сперва ходил, а потом, когда Кияница устроил его прислужником, уже и сам бегал туда каждый вечер, когда была служба.
Меня очень удивило, что Сашка Бобырь рассказал Маремухе о привидениях в совпартшколе. После того как весной мы окончили трудшколу, я ни разу не видел Сашку Бобыря в наших краях: он пропадал где-то там, у себя на Подзамче. От кого же, интересно, он мог узнать, что в совпартшколе водятся привидения? Я с нетерпением ждал следующего вечера.
Но ничего я не узнал. Больше того: я не смог прийти к Петьке Маремухе в семь часов, как обещал.
Утром, когда я мылся под кустом сирени, во двор въехали одна за другой четыре крестьянские подводы. Возница первой подводы спросил что-то у часового. Тот показал рукой на задний двор, и подводы уехали туда.
Уже попозже, когда солнце стояло над головой, я видел, как курсанты вынесли из здания несколько тюков с бельем, одеялами и погрузили их на подводы. Я решил, что, наверное, опять где-нибудь перешла границу петлюровская банда и курсанты собираются ее ловить.
Наступило время обеда.
Я вбежал в комнату к родным и услышал, как отец сказал тетке:
- Ну, довольно!
- Ничего не довольно! - вдруг закричала тетка. - Ты мне рот не закроешь. Говорила и буду говорить.
- Ну и говори, - сказал отец мягко.
- А вот и скажу. Сознательные, сознательные, а...
- Ты опять за свое, Марья? - повышая голос, сказал отец.
- А что, разве неправду говорю? Правду! Жили на Заречье - ничего не случалось. А сюда переехали и сразу пошло: суп украли, ложки...
- Тише, Марья! - крикнул отец.
- Ложки украли...
- Тише, говорю!
- Ничего не тише. Ложки украли, а завтра...
- Замолчи! И не скули! - вставая, совсем громко закричал отец. - Замучила ты меня своими ложками. Так вот слушай! Я сам взял ложки и передал их в комиссию помощи беспризорным. Понятно? А будешь скулить - остальные отдам.
Тетка сразу замолчала. Она смотрела на отца с недоверием. Я не знаю, поверила ли она ему.
Чтобы спасти меня от упреков тетки, отец наговорил на себя такое. Это здорово! Мне стало жаль отца. "Я скотина, скотина! - думал я. - Ну зачем мне надо было продавать эти ложки? Попросил бы у отца денег, ведь наверняка дал бы..." И суп этот еще сюда затесался! А с ним совсем смешно получилось.
На следующий день после ночной тревоги отец вернулся домой грязный. Под утро за городом прошел сильный дождь. Черные брюки отца были до колен забрызганы дорожной грязью, а ботинки промокли и были издали похожи на два куска глины. Стоя на крыльце, отец щепочкой очищал с ботинок грязь. Он бросал комья этой липкой желтоватой грязи с крыльца вниз и рассказывал мне о тревоге. Оказывается, вечером накануне банда Солтыса остановила возле Вапнярки скорый поезд Одесса-Москва. Забрав из почтового вагона деньги, бандиты подались к румынской границе. Чоновцы поджидали банду в поле, недалеко от Проскуровского шоссе, но бандиты изменили направление и свернули к Могилеву.
Когда мне отец рассказывал, как лежали они в засаде, подбежала тетка с пустой кастрюлей в руках и спросила:
- Ты суп вытащил, признавайся?
- Да не мешайте, тетя. Не брал я ваш суп, - отмахнулся я.
Лишь позже, когда тетка ушла, я вспомнил, что оставил суп открытым на ободе колодца. Видно, ночью к нему подобралась собака или другой какой зверь, потому что тетка нашла пустую кастрюлю в бурьяне. Сознаться, что я тащил суп, после того как я сказал "нет", было поздно, и я думал - все обошлось.
Но и тут я ошибся. А может, пойти, признаться сейчас тетке, что это я вытащил суп? Пусть не думает на курсантов. Эх, была не была! Пойду признаюсь.
Я шагнул к двери, открыл ее и увидел отца.
- Куда, Василь?
- Да я хотел...
- Пойдем побеседуем, - предложил отец и вошел в кухню.
Я захлопнул дверь и подошел к плите.
- Садись, - сказал отец и показал на табуретку.
Оба мы сели.
- Не надоело тебе еще баклуши бить, Василь?
- Немного надоело, - ответил я тихо.
- Я тоже думаю, что надоело. Ходишь, болтаешься как неприкаянный. От безделья легко всякие глупости в голову лезут. Ложки, например...
- Но я не виноват, тато. Занятия на рабфаке еще не скоро. Что мне делать, скажи? Все хлопцы тоже ничего не делают...
- Я не знаю, что хлопцы твои делают, но думаю, что пока там суд да дело, не вредно было бы тебе поработать немного.
Я в ожидании смотрел на отца. Ссора с теткой, видно, его мало расстроила, - спокойный, молчаливый, он сидел на табуретке, глядел на меня и посмеивался.
- Ну так что же, Василь?
- А я не знаю...
- Опять не знаю?
- Ну, ты говори, а я...
- Ну, хорошо, я скажу.
Отец поднялся и зашагал по комнате. Помолчав немного, он подошел ко мне вплотную и сказал:
- Видишь, Василь, у нашей совпартшколы есть совхоз. Не так чтоб очень далеко, не так чтоб и очень близко. На Днестре. Место там хорошее, сады, река.
Сегодня в этот совхоз на работу уезжает группа курсантов. Как ты думаешь, не проехаться ли и тебе с ними?
- Меня разве возьмут?
- Возьмут. Я уже говорил с начальником школы.
- Хорошо. Я поеду.
- Поедешь?
- Поеду.
- Но только придется тебе в совхозе поработать, Василь. Баклуши там бить нельзя. И кофе с барышнями по вечерам распивать не удастся. Словом, сам себе будешь зарабатывать на хлеб. Я в твои годы уже давно этим занимался и не жалею. Согласен?
- Согласен.
- Тогда живенько давай укладывайся - и марш к Полевому. На задний двор.
- Полевой тоже едет?
- Да. Он начальник отряда. Поживей собирайся.
- Хорошо, тато, хорошо! - выкрикнул я и, вскочив на плиту, потащил вниз матрац, простыни и подушку.
- Матрац брать не надо, - сказал отец. - А постель возьми. И пальто возьми.
- Зачем пальто? Жарко же!
- Возьми, говорю. Пригодится.
Я снял с крюка свое старое осеннее пальто, сложил его вдвое и завязал в один узел вместе с полотенцем, простынями и подушкой. Отец стоял у меня за спиной и наблюдал, как я укладывался.
ЧЕЛОВЕК В БЕЛОМ
Мы уехали - восемнадцать человек, и я даже не смог повидать перед отъездом Галю. Когда наша подвода ехала по крепостному мосту, я, привстав, увидел внизу под скалами крышу Галиного домика. Мне стало очень тоскливо, что я не простился с Галей. Возможно, в эту минуту она сидела в комнате и даже не думала, что я, надолго покидая город, проезжаю мимо. Побежать сказать ей об этом я не мог. Никто бы не стал меня дожидаться. Да и так все еще не верилось, что курсанты взяли меня в совхоз, что я, как взрослый, еду работать вместе с ними.
За городом, только выехали на шлях, ведущий к Днестру, быстро стемнело. Проселочная дорога вилась под самыми огородами и кукурузными полями. Лужи воды блестели на ней. Комья густой грязи то и дело срывались с колес и летели в кукурузу, слышно было, как чавкают копытами, увязая в грязи, кони, как мелкие брызги стучат в деревянные борта подводы. Вскоре стало так вязко, что пришлось свернуть на шоссе, хотя это было и не очень здорово для селянских коней: все они были подкованы только на передние ноги. По шоссе поехали быстрее, сразу затрясло, зубы выцокивали на каждом ухабе. Я ехал на второй телеге, подложив под себя узел с одеялом, но все равно это мало помогало, и я мечтал, как бы поскорее свернуть опять на мягкую проселочную дорогу. Возница Шершень, дядька лет тридцати, в холщовых брюках, коричневой свитке и солдатской фуражке с обломанным козырьком, то и дело подхлестывал низеньких, но бодрых коней сыромятным кнутом. Кнут громко щелкал, и я жалел коней: и так им доставалось - каждый острый камешек, должно быть, больно впивался в их неподкованные задние ноги с истершимися копытами. Сказать же вознице, чтобы он не бил коней, я не решался и всю дорогу ехал молча.
На задней подводе курсанты пели:
Мы идем на смену старым,
Утомившимся борцам
Мировым зажечь пожаром
Пролетарские сердца...
Эта песня, заглушаемая грохотом колес, разносилась далеко над молчаливыми полями в свежем, после недавнего дождя, воздухе.
Рядом со мной сидело четверо незнакомых курсантов. Трое из них шутили, переговаривались, а четвертый спал, подложив себе под голову мешок с овсом.
Прислушиваясь к разговору курсантов, глядя на мелькающие вдоль дороги черные шапки лип, я с тревогой думал о том, что ожидает меня впереди.
А вдруг я буду плохо работать в совхозе и меня выгонят? Надо будет поспевать за взрослыми, чтобы никто и слова дурного про меня не сказал.
Хотя наш город находился в пятнадцати верстах от границы, я еще ни разу не бывал на Днестре, а знал только по рассказам, что это широкая и очень быстрая река. Правда, от вокзала до самого Днестра тянулась одноколейная линия железной дороги, но пассажирские поезда по ней не ходили. Только изредка, раза два в месяц, направлялся к Днестру за песком и галькой балластный поезд, составленный из расшатанных открытых платформ. Его медленно тянул туда по заросшему бурьяном и с войны не ремонтировавшемуся пути маневровый паровоз "овечка".
Петьке Маремухе удалось однажды попасть вместе с демонстрантами на такой балластный поезд. Он тоже ходил по берегу, пел песни, а потом, вернувшись, долго рассказывал, как хорошо купаться в Днестре, какое там славное, песчаное дно, какой отлогий берег, без ям и обрывов, куда лучше, чем в Смотриче.
Петька божился, что с нашего берега отлично видна Бессарабия, он говорил, что на него даже закричал румынский солдат.
Что и говорить - я с завистью слушал рассказ Маремухи. Мне очень хотелось побывать на Днестре и самому, но я не думал, что это случится так скоро.
Ехали мы долго, миновали сонное село с белыми хатками среди деревьев, мелькнул на околице у колодца высокий, поднятый к темному небу "журавль". Шершень дернул вожжи, мы бесшумно свернули с мощеного тракта на проселочную дорогу, и здесь я почувствовал, что близок Днестр. Оттуда, с горизонта, лежащего перед нами, где звездное и уже чистое от дождевых туч небо соединялось с черными холмами, потянуло влагой. Земля под нами была уже сухая, дождь здесь не падал, и я понял, что сыростью тянет от Днестра.
Вскоре, как только мы перевалили через бугор и поехали вниз, провожаемые далеким лаем собак, я увидел белую полосу речного тумана. Туман стлался низко над Днестром, сворачивал влево и пропадал за поворотом реки далеко в приднестровских оврагах. Похоже было, что совсем недавно кто-то промчался перед нами на горящей арбе с сеном и густой дымный след указывал дорогу неизвестного возницы.
Чем ближе мы подъезжали к Днестру, тем становилось холоднее, и я уже подумал было, не надеть ли осеннее пальто, как вдруг из оврага вынырнула первая белая хатка.
- Ну, вот и приехали, - сказал сидевший рядом со мной курсант.
- Отставить песню! Селян побудите, - донесся с задней подводы голос Полевого.
Песня замолкла, и сейчас был слышен только скрип колес нашего обоза.
Село тянулось долго, хаты были разбросаны на буграх, далеко одна от другой. Почуяв знакомые места, весело заржала наша левая коренная, и Шершень ласково хлопнул ее вожжой по крупу.
- Это и есть совхоз, а, дядько? - спросил я Шершня.
- Ага, хлопчик, - ответил он. - До революции тут была панская экономия, а теперь - совхоз.
Подвода остановилась перед высокими железными воротами, за ними виднелись черные строения, сад.
Шершень спрыгнул с облучка и, подойдя к воротам, постучал в них кнутом.
- Диду! - закричал Шершень. За решеткой ворот показался сторож с винтовкой за плечом.
- Это ты, Шершень? - спросил он неуверенно.
- Я, я. И гостей привез. Открывай быстрее, - откликнулся Шершень и зазвенел цепью, закрывающей ворота.
Как только обе их половинки разъединились, мы сразу въехали во двор совхоза и остановились возле конюшни, откуда слышалось приглушенное ржанье лошадей. Хорошо после долгой дороги спрыгнуть на твердую землю. Вокруг было тихо и тепло. К нам подъехали другие подводы; пока возницы распрягали лошадей, курсанты собрались вокруг Полевого.
- Вещи снимать, товарищ Полевой? - спросил кто-то.
- Погодите, - ответил Полевой и обратился к сторожу: - Дед, а заведующий где?
- Нет заведующего!
- Как нет?
- Заведующий поехал в Витовтов Брод.
- Давно?
- Да еще светло было. Гонец оттуда прискакал, и вдвоем они уехали. Не знаю, то ли правда, но люди в селе говорили, будто банда Мельничука границу снова перешла. И всех партийных туда в район созвали.
- Товарищ начальник, если хотите, я разбужу Ковальского, - подойдя к Полевому, предложил Шершень.
- А кто он такой?
- Старший рабочий.
- Не стоит, пожалуй. Пусть спит. Мы с ним утром познакомимся, - ответил Полевой. - Ты вот лучше скажи, сеновал далеко здесь?
- Сеновал? А вон. Тутечки сено прошлогоднее сложено, - махая кнутом в сторону длинного темного строения, сказал Шершень.
- Ну и чудно, - сказал Полевой. - Ночлег обеспечен, теперь как с ужином быть? И чайку выпить не мешало бы...
- Где же ты его сваришь, чай-то? - спросил кто-то хмуро.
- Ну, это пустяки, - ответил Полевой.
- Пустяки-то пустяки, а вот заварку не взяли, - сказал стоявший около меня высокий курсант.
- Правда?
- Верное слово, - подтвердил курсант.
- Худо, брат, дело, - печально сказал Полевой. - Какой же чай без заварки? Хотя... - И, заметно меня, неожиданно спросил: - Манджура?
- Да! -откликнулся я робко.
- Ты знаешь такое дерево - сливу?
Я молчал, думая, что Полевой меня разыгрывает.
- Да ты что - онемел? Сливу знаешь? Венгерку, например, или ренклод?
- Отчего ж, - ответил я тихо Полевому.
- Ну, так вот, будь другом, беги в сад и наломай веток сливы. Только молоденьких. И почище. Понял?
- Понял, - ответил я и спросил у сторожа: - А где у вас сад?
- Вон за конюшней. Сперва баштан будет, а за ним сад, - ответил сторож, попыхивая самокруткой.
Все деревья казались одной породы на фоне темного неба. Если бы это кто другой приказал мне, я бы никогда не пошел сюда, но ослушаться приказа Полевого было трудно. И я, задирая голову, ощупывая листья на ветвях, долго отыскивал среди обкопанных фруктовых деревьев совхозного сада сливу. Липкие росистые лопухи хватали меня за ноги. Наконец уже на окраине сада я заметил молодое, стройное деревце, очень похожее на сливу. Чиркнул спичкой, - в самом деле слива, да еще и не простая, а настоящий чернослив. Это я заметил по крупным созревающим плодам, которые заблестели в редкой листве, как только я зажег спичку.
Я мигом наломал с одного этого дерева пучок веток и, чтобы не возвращаться обратно по темному саду, решил перелезть через забор и пройти к нашим по дороге. Забор виднелся уже совсем близко. Из-за темных конюшен через весь сад доносились ко мне сюда голоса курсантов, вспыхивали отблески костра. Подойдя к забору, я увидел, что он не такой уже низенький, каким казался издали. Положив наверху пучок веток, я с трудом вскарабкался на забор. Сразу показалось, что земля очень далеко внизу, но иного выхода не было, и я с шумом прыгнул в придорожный бурьян.
И не успел я выпрямиться, как из-под куста, черневшего вблизи дороги, испуганный моим падением, точно из засады, выскочил человек в белом, с винтовкой в руках, и сразу же бросился опрометью в поле, к стогам.
Он мигом исчез в кукурузе, только слышно было, как звонко затрещали стебли под его быстрыми ногами.
Что было сил я помчался по дороге в другую сторону, к своим.
Задыхаясь, я влетел во двор совхоза и, протягивая Полевому пучок веток, рассказал про белого человека.
- Не почудилось? - недоверчиво спросил Полевой.
- Да нет же. И с винтовкой, - обиделся я.
- Бес его знает, кто он! - задумчиво сказал Полевой. - Может, это бандюга какой нас выслеживает? - И распорядился: - Товарищ Шведов, товарищ Бажура! Возьмите винтовки - и туда. Живо. Прощупайте огород. А ты, дед, - сказал Полевой сторожу, - прогуляйся с ними тоже, чтобы случайно на проволоку не напоролись.
Когда курсанты ушли, наступило молчание. Чудилось - вот-вот грохнет там, возле стогов, тревожный выстрел и все помчатся на подмогу. Но время шло, далеко за садом, возможно - на другой стороне Днестра, в Бессарабии, лаяли собаки, пламя костра освещало строгие, насторожившиеся лица курсантов, коренастого Полевого.
Его сухощавое лицо теперь казалось смуглым, козырек буденовки был наравне с густыми бровями. Полевой в упор смотрел на закипающую в котле воду, но видно было, что весь он превратился в слух и силится уловить каждый шорох там, за садом.
Вода в чугунном котле закипела. Большие ключи поднялись со дна, и сразу развеялся пар над котлом.
- Ну ладно, хлопцы! - сказал Полевой. - Помолчали - и хватит. Видно, разведка наша ничего не обнаружила. А вот чай мы сейчас смастерим знатный. - С этими словами Полевой стряхнул со сливовых веточек росу и бросил их в кипящую воду.
Прутики варились в котле долго. Уже вернулись с разведки, ничего не найдя, курсанты со сторожем. Уже были разгружены все подводы и снаряжение сложено тут же, на траву, а Полевой все поглядывал на кипящую воду, изредка помешивая ее ложкой. Наконец он скомандовал:
- Кушать подано! Давайте ложку и подходите за чаем.
Он сам разлил всем в алюминиевые кружки чай и, когда все расселись вокруг котла, одну за другой вылил две поварешки кипятку в костер.
Сидя на траве, под звездным небом, мы все пили из кружек очень горячий и горьковатый, пахнущий осенним садом чай. Мы закусывали его ржаным хлебом, изредка размешивая сахар деревянными ложками. Каким вкусным показался мне этот чай! Я выпил его целых две кружки, обжег себе губы, рот и кончил чаевать последним.
- Разобрать винтовки! - послышался в стороне голос Полевого.
Курсанты пошли за винтовками. Я сидел на траве и видел, как они получали у Полевого патроны, оружие.
- Кто еще не брал винтовку? - строго спросил По левой.
- Все брали, - ответил кто-то.
- Какой все, когда одна винтовка лишняя? - сказал Полевой. - Может, ушел кто?
- Все здесь, - твердо ответил Шведов.
- Манджура! - выкрикнул Полевой.
- Я тут! - отозвался я, вставая.
- Брал винтовку?
- А разве можно?
- Да ты что думаешь - мы тебя в городки взяли сюда играть? - сказал Полевой. - "Можно, можно"! - И, подойдя ближе, протягивая винтовку, сказал: - Держи! И не баловаться. А будешь баловаться -в комсомол не примем.
Когда ближе к полуночи, выставив у вещей в помощь сторожу часовых, курсанты и я направились к сеновалу спать, в руках у меня была настоящая тяжелая трехлинейная винтовка с пристегнутым к стволу пахучим кожаным ремнем. Держа винтовку наперевес в одной руке, а другой прижимая постель, я пошел следом за курсантами по сену. Они забрались повыше под навес, и я не хотел отстать. Поминутно проваливаясь в сухом сене, я карабкался все выше и выше к балкам, под темную крышу, очень довольный тем, что мне выдали винтовку. Радостно было услышать слова Полевого о комсомоле.
Значит, отец сохранил тайну моего первого в жизни преступления и ничего не рассказал курсантам о ложках.
Расстилая одеяла и простыни, курсанты устраивались на ночлег, и вся эта высокая многопудовая куча сена колыхалась под нами. Было очень мягко, тепло и уютно под крышей.
- Только не курить, ребята, смотрите! - приказал Полевой из темноты.
Я расположился вблизи Полевого. Придерживая винтовку, чтобы она случайно не соскользнула вниз, под сеновал, я постлал простыню, разделся, лег на нее и, зажав между ногами винтовку, закутался в легкое пикейное одеяло. Несколько минут я полежал не шевелясь, с открытыми глазами, прислушиваясь к отдаленному говору часовых да ржанию лошадей в конюшне. Потом, чувствуя, что засыпаю, продел руку под винтовочный ремень и так, прижимая к телу скользкую, холодную винтовку, заснул. Спал я крепко, но к утру один другого страшнее пошли кошмары. Я почувствовал, что на меня наваливается тяжелый груз, даже дышать стало трудно, я хотел отбиться и ушибся. Открыв глаза, я не мог сперва сообразить, где нахожусь. Вокруг было сено. Винтовка лежала у меня на груди, а сам я находился в какой-то норе, под заваленной сеном старой бричкой. Должно быть, во сне я шевелился и постепенно, завернутый с головой в одеяло, съехал на самое дно сеновала и нырнул в пустоту, под бричку. Рядом слышались чьи-то голоса, смех. Быстро свернув одеяло и простыню, волоча их за собою и разрывая одной рукой проход, я выбрался наружу, в лопухи, жмурясь от яркого утреннего солнца.
- Вот и зверь последний - пожалуйста! - сказал Полевой, показывая на меня курсантам.
Я и в самом деле, наверное, походил на зверя: сонный, с растрепанными волосами, в нижнем белье да еще с винтовкой в руках.
Курсанты стояли возле сеновала уже одетые, причесанные. Они подсмеивались надо мной. Лужи воды да пятна мыльной пены белели позади, в траве. Видно, курсанты давно умылись.
Заметив мое смущение, Полевой сказал:
- Ну ладно, забирай свои манатки да пойдем с нами жилье искать. Пошли, товарищи! - обратился он к курсантам. - Времени остается мало, - глядишь, и на работу позовут.
...
