Ерофеев Венедикт

    "Да чего "о-о-о-о"! Чего ты все "о-о-о-о" да "о-о-о-о"! От Москвы до Петушков ехать ровно два часа пятнадцать минут. В прошлую пятницу, например..."
    "Ну, что тебе прошлая пятница?! Мало ли что было в прошлую пятницу!
   
   Сейчас уже не новость иметь свой личный сайт. Каждая крупная или мелкая компании имеют информационную страницу в интернет. Это нужно, как для рекламы, так и для поддержки своего статуса. А для качественного сайта нужен и соответствующий дизайн сайта. Фирмы, которые вплотную занимаются созданием сайтов, обычно предлагают и web дизайн.
   
   В прошлую пятницу и поезд-то шел почти без остановок. И вообще раньше поезда быстрее ходили... А теперь, черт знает, стоит - а зачем стоит? Уж прямо тошно иногда делается: чего он все стоит и стоит? И так у каждого столба. Кроме Есино..."
    Я взглянул за окно и опять нахмурился.
    "Да-а... Странно все-таки... Выехали в восемь утра... И все еще едем..."
    Тут уж сердце взорвалось: "А другие-то? Другие-то что: хуже тебя? Другие - ведь тоже едут и не спрашивают, почему так долго и почему так темно. Тихонько едут и в окошко смотрят... Почему ты должен ехать быстрее, чем они? Смешно тебя слушать, веня, смешно и противно... Какой торопыга! Если ты выпил, веня, - так будь поскромнее, не думай, что ты умней и лучше других!.."
    Вот это меня уже совсем утешило. Я ушел с площадки снова в вагон и сел на лавочку, стараясь не глядеть в окошко. Вся публика в вагоне, человек пять или шесть, дремали вниз головой, как грудные младенцы... Я чуть было тоже не задремал...
    И вдруг - подскочил на месте: "Боже милостивый! Но ведь в 11 утра она должна меня ждать! В 11 утра она уже будет меня ждать - а на дворе все еще темно... Значит, мне ее придется ждать до рассвета. Я ведь не знаю, где она живет. Я попадал к ней двенадцать раз, и все какими-то задворками, и пьяный вдребодан... Как обидно, что я на тринадцатый раз еду к ней совершенно трезвый. Из-за этого мне придется ждать когда же, наконец, рассветет! Когда же взойдет заря моей тринадцатой пятницы!
    Впрочем, стоп! Ведь когда я уезжал из Москвы, заря моей пятницы уже взошла. Значит - уже сегодня пятница! Почему же так темно за окном?.."
    "Опять! Опять ты со своей темнотой! Далась тебе эта темнота!"
    "Но ведь в прошлую пятницу..."
    "Опять со своей прошлой пятницей! Я вижу, Веня, ты весь в прошлом. Я вижу, ты совсем не хочешь думать о будущем!.."
    "Нет, нет, послушай... В прошлую пятницу, ровно в 11 утра, она стояла на перроне, с косой от затылка до попы... И было очень светло, я хорошо помню, и косу хорошо помню..."
    "Да что "коса"! Ты пойми, дурак, я тебе повторяю: день убывает, потому что осень. В прошлую пятницу в 11 утра, я не спорю, было светло. А в эту пятницу, в 11 утра, может уже быть совершенно темно, хоть глаз коли. Ты знаешь, как сейчас день убывает? Знаешь? Я вижу, ты ничего не знаешь, только хвалишься, что все знаешь!.. Тоже мне, сказал "коса"! Да коса-то, может, и прибывает: она, может, с прошлой пятницы уже ниже попы... А осенний день наоборот - он уже с гулькин хуй!
    Какой же ты все-таки бестолковый, Веня!"
    Я не очень сильно ударил себя по щеке, выпил еще три глотка - и прослезился. Со дна души взамен тревоги поднималась любовь. Я совсем раскис: "ты обещал ей пурпур и лилии, а везешь ей триста грамм конфет "василек". И вот - через двадцать минут ты будешь в Петушках и на залитом солнцем перроне смутишься и подашь ей этот "василек". А все вокруг станут говорить: тринадцатый раз подряд мы видим один сплошной "василек". Но мы ни разу не видели ни лилий, ни пурпура. А она рассмеется и скажет: "......".
    Тут я почти совсем задремал. Я уронил голову себе на плечо и до Петушков не хотел ее поднимать. Я снова отдался потоку...
   
    105-й километр - Покров
    Но мне помешали отдаться потоку. Чуть только я забылся, кто-то ударил меня хвостом по спине. Я вздрогнул и обернулся: передо мною был некто без ног, без хвоста и без головы.
    - Ты кто? - спросил я его в изумлении.
    - Угадай, кто! - и он рассмеялся, по-людоедски рассмеялся...
    - Вот еще! Буду я угадывать!..
    Я обиженно отвернулся от него, чтобы снова забыться. Но тут меня кто-то с разгона трахнул головой по спине. Я опять обернулся: передо мною был все тот же некто без ног, без хвоста и без головы.
    - Ты зачем меня бьешь? - спросил я его.
    - А ты угадай, зачем!.. - ответил тот, все с тем же людоедским смехом.
    На этот раз я все-таки решил угадать. "А то, если от него отвернешься, он, чего доброго, треснет тебя по спине своими ногами..."
    Я опустил глаза и задумался. Он ждал, пока я додумаюсь, и в ожидании тихо поводил кулачищем у самых моих ноздрей. Как будто он мне, дураку, сопли вытирал...
    Первым заговорил все-таки он:
    - Ты едешь в Петушки? В город, где ни зимой, ни летом не отцветает и так далее?.. Где...
    - Да. Где ни зимой, ни летом не отцветает и так далее.
    - Где твоя паскуда валяется в жасмине и виссоне и птички порхают над ней и лобзают ее, куда им вздумается?
    - Да. Куда им вздумается.
    Он опять рассмеялся и ударил меня в поддых.
    - Так слушай же. Перед тобою - сфинкс. И он в этот город тебя не пустит.
    - Почему же это он не пустит? Почему же это ты не пустишь? Там, в Петушках - чего? Моровая язва? Там кто-нибудь обратал собственную дочь? И ты...
    - Там хуже, чем дочь и язва. Мне лучше знать, что там. Но я сказал тебе - не пущу, значит - не пущу. Вернее, пущу при одном условии: ты разгадаешь мне пять моих загадок.
    "Для чего ему, подлюке, загадки?" - подумал я про себя. А вслух сказал:
    - Ну, так не томи, давай свои загадки. Убери свой кулачище, в поддых не бей, а давай загадки.
    "Для чего ему, разъебаю, загадки?" - подумал я еще раз. Но он уже начал первую:
    "Знаменитый ударник Алексей Стаханов два раза в день ходил по малой нужде и один раз в два дня - по большой. Когда же с ним случался запой, он четыре раза в день ходил по малой нужде и ни разу - по большой. Подсчитай, сколько раз в год ударник Алексей Стаханов сходил по малой нужде и сколько по большой, если учесть, что у него триста двенадцать дней в году был запой".
    Про себя я подумал: "На кого это он намекает, скотина? В туалет никогда не ходит? Пьет, не просыпаясь? На кого намекает, гадина?.."
    Я обиделся и сказал:
    - Это плохая загадка, сфинкс. Это загадка с поросячьим контекстом. Я не буду разгадывать эту плохую загадку.
    - Ах, не будешь! Ну, ну! То ли ты еще у меня запоешь! Слушай вторую:
    "Когда корабли седьмого американского флота пришвартовались к станции Петушки, партийных девиц там не было, но если комсомолок называть партийными, то каждая третья из них была блондинкой. По отбытии кораблей седьмого американского флота обнаружилось следующее: каждая третья комсомолка была изнасилована, каждая четвертая изнасилованная оказалась комсомолкой, каждая пятая изнасилованная комсомолка оказалась блондинкой, каждая девятая изнасилованная блондинка оказалась комсомолкой. Если всех девиц в Петушках 428 - определи, сколько среди них осталось нетронутых беспартийных брюнеток?"
    "На кого, на кого он теперь намекает, собака? Почему это брюнетки все в целости, а блондинки все сплошь изнасилованы? Что он этим хочет сказать, паразит?"
    - Я не буду решать и эту загадку, сфинкс. Ты меня прости, но я не буду. Это очень некрасивая загадка. Давай лучше третью.
    - Ха-ха! Давай третью:
    "Как известно, в Петушках нет пунктов А. Пунктов Ц тем более нет. Есть одни только пункты Б. Так вот: Папанин, желая спасти Водопьянова, вышел из пункта Б1 в сторону пункта Б2. В то же мгновение Водопьянов, желая спасти Папанина, вышел из пункта Б2 в пункт Б1. Неизвестно почему, оба они оказались в пункте Б3, отстоящем от пункта Б1 на расстоянии 12-ти водопьяновских плевков, а от пункта Б2 - на расстоянии 16-ти плевков Папанина. Если учесть, что Папанин плевал на три метра семьдесят два сантиметра, а Водопьянов совсем не умел плевать, -выходил ли Папанин спасать Водопьянова?"
    "Боже мой! Он что, с ума своротил, этот паршивый сфинкс? Чего это он несет? Почему в Петушках нет ни А, ни Ц, а одни только Б? На кого он, сука, намекает?.."
    - Ха-ха! - вскричал, потирая руки, сфинкс. - и эту решать не будешь?! и эту - не будешь?! Заело, длинный мозгляк? Заело? Так вот тебе - на тебе четвертую:
    "Лорд Чемберлен, премьер Британской империи, выходя из ресторана станции Петушки, поскользнулся на чьей-то блевотине - и в падении опрокинул соседний столик. На столике до падения было: два пирожных по 35 коп., две порции бефстроганова по 73 коп. Каждая, две порции вымени по 39 коп. И два графина с хересом по 800 грамм каждый. Все черепки остались целы. Все блюда пришли в негодность. А с хересом получилось так: один графин не разбился, но из него все до капельки вытекло; другой графин разбился вдребезги, но из него не вытекло ни капли. Если учесть, что стоимость пустого графина в шесть раз больше стоимости порции вымени, а цену хереса знает каждый ребенок, - узнай, какой счет был предъявлен лорду Чемберлену, премьеру Британской империи, в ресторане Курского вокзала?"
    - Как то есть "Курского вокзала"?
    - Так то есть: "Курского вокзала"!
    - Так он же поскользнулся-то - где? Он же в Петушках поскользнулся! Лорд Чемберлен поскользнулся-то ведь в петушинском ресторане!..
    - А счет оплатил на Курском вокзале. Каким был этот счет?
    "Боже ты мой! Откуда берутся такие сфинксы? Без ног, без головы, без хвоста, да вдобавок еще несет такую ахинею! И с такою бандитскою рожей!.. На что он намекает, сволочь?.."
    - Это не загадка, сфинкс. Это издевательство.
    - Нет, это не издевательство, веня. Это загадка. Если и она тебе не нравится, тогда...
    - Тогда давай последнюю, давай!
    - Давай последнюю. Только слушай внимательно:
    "Вот идет Минин, а навстречу ему - Пожарский. "Ты какой-то странный сегодня, Минин, - говорит Пожарский, - как будто много выпил сегодня". "Да и ты тоже странный, Пожарский, идешь и на ходу спишь". "Скажи мне по совести, Минин, сколько ты сегодня выпил?" "Сейчас скажу: сначала 150 грамм российской, потом 500 кубанской, 150 столичной, 125 перцовой и 700 грамм ерша. А ты?" "А я ровно столько же, Минин".
    "Так куда же ты теперь идешь, Пожарский?" "Как куда? В Петушки, конечно. А ты, Минин?" "Так ведь я тоже в Петушки. Ты ведь, князь, совсем идешь не в ту сторону!" "Нет, это ты идешь не туда, Минин". Короче, они убедили друг дружку в том, что надо поворачивать обратно. Пожарский пошел туда, куда шел Минин, а Минин - туда, куда шел Пожарский. И оба попали на Курский вокзал.
    Так. А теперь ты мне скажи: если б оба они не меняли курса, а шли бы каждый прежним путем - куда бы они попали? Куда бы Пожарский пришел, скажи?
    - В Петушки? - подсказал я с надеждой.
    - Как бы не так! Ха-ха! Пожарский попал бы на Курский вокзал! Вот куда!
    И сфинкс рассмеялся и встал на обе ноги:
    - А Минин? Минин куда бы попал, если б шел своею дорогою и не слушал советов Пожарского? Куда бы Минин пришел?
    - Может быть, в Петушки? - я уже мало на что надеялся и чуть не плакал. - В Петушки, да?
    - А на Курский вокзал - не хочешь? Ха-ха! - и сфинкс, словно ему жарко, словно он уже потел от торжества и злорадства, обмахнулся хвостом. - И минин придет на Курский вокзал!.. Так кто же из них попадет в Петушки, ха-ха? А в Петушки, ха-ха, вообще никто не попадет!..
    Что это был за смех у этого подлеца! Я ни разу в жизни не слышал такого живодерского смеха! Да добро бы он только смеялся! - а то ведь он, не переставая смеяться, схватил меня за нос двумя суставами и куда-то потащил...
    - Куда? Куда ты волокешь меня, сфинкс? Куда ты меня волокешь?
    - А вот увидишь - куда! Ха-ха! Увидишь!..
   
    Покров - 113-й километр
    Он вытащил меня в тамбур, повернул меня мордой к окошку - и растворился в воздухе... Для чего это ему было надо?
    Я посмотрел в окно. Действительно, прежней черноты за окном уже не было. На запотевшем стекле чьим-то пальцем было написано: "..." - и вот в эти просветы я увидел городские огни, много огней и уплывающую станционную надпись " Покров".
    "Покров! Город петушинского района! Три остановки, а потом - Петушки! Ты на верном пути, Венедикт Ерофеев". И вот моя тревога, которая до того со дна души все поднималась, разом опустилась на дно души и там затихла...
    Три или четыре мгновения она, притихшая, так и лежала. А потом - потом она не то чтобы стала подниматься со дна души, нет, она со дна души подскочила: одна мысль, одна чудовищная мысль вобралась в меня, так что даже в коленках у меня ослабло:
    Вот - я сейчас отъезжал от станции Покров. Я видел надпись "Покров" и яркие огни. Все это хорошо - и "Покров", и яркие огни. Но почему же они оказались справа по ходу поезда?.. Я допускаю: мой рассудок в некотором затемнении, но ведь я не мальчик, я же знаю, если станция Покров оказалась справа, значит - я еду из Петушков в Москву, а не из Москвы в Петушки!.. О, паршивый сфинкс!
    Я онемел и заметался по всему вагону, благо в нем уже не было ни души. "Постой, Веничка, не торопись. Глупое сердце, не бейся. Может, просто ты немного перепутал: может, Покров был все-таки слева, а не справа? Ты выйди опять в тамбур, помотри получше, с какой стороны по ходу поезда на стекле написано "...".
    Я выскочил в тамбур и поглядел направо: на запотевшеи стекле отчетливо и красиво было написано "...". Я поглядел налево: там так же красиво было написано "...". Боже, я схватился за голову и вернулся в вагон, и снова онемел и заметался...
    "Постой, постой... А ты вспомни, Веничка, весь путь от Москвы ты сидел слева по ходу поезда, и все черноусые, все митричи, все декабристы - все сидели слева по ходу поезда. И значит, если ты едешь правильно, твой чемоданчик должен лежать слева по ходу поезда. Видишь, как просто!.."
    Я забегал по всему вагону в поисках чемоданчика - чемоданчика нигде не было, ни слева, ни справа.
    Где мой чемоданчик?!
    "Ну ладно, ладно, Веня, успокойся. Пусть. Чемоданчик - вздор, чемоданчик потом отыщется. Сначала разреши свою мысль: куда ты едешь? А уж потом ищи свой чемоданчик. Сначала отточи свою мысль - а уж потом чемоданчик. Мысль разрешить или миллион? Конечно, сначала мысль, а уж потом - миллион".
    "Ты благороден, Веня. Выпей весь свой остаток кубанской - за то, что ты благороден".
    И вот - я запрокинулся, допивая свой остаток. И сразу рассеялась тьма, в которую я был погружен, и забрезжил рассвет из самых глубин души и рассудка; и засверкали зарницы, по зарнице с каждым глотком и на каждый глоток по зарнице.
    "Человек не должен быть одинок - таково мое мнение. Человек должен отдавать себя людям, даже если его и брать не хотят. А если он все-таки одинок, он должен пройти по вагонам. Он должен найти людей и сказать им: "Вот. Я одинок. Я отдаю себя вам без остатка. (потому что остаток только что допил, ха-ха!). А вы - отдайте мне себя, и, отдав, скажите: а куда мы едем? Из Москвы в Петушки или из Петушков в Москву?"
    "И по-твоему, именно так должен поступать человек?" - спросил я сам себя, склонив голову влево.
    "Да. Именно так, - склонив голову вправо, ответил я сам себе. - Не век же рассматривать "..." на запотевших стеклах и терзаться загадкою!.."
    И я пошел по вагонам. В первом не было никого, только брызгал дождь в открытые окна. Во втором тоже никого; даже дождь не брызгал...
    В третьем - кто-то был...
   
    113-й километр - Омутище
   
    ...женщина, вся в черном с головы до пят, стояла у окна и, безучастно разглядывая мглу за окном, прижимала к губам кружевной платочек. "Ни дать, ни взять - копия с "Неутешного горя", копия с тебя, Ерофеев", - сразу подумал я про себя и сразу про себя рассмеялся.
    Тихо, на цыпочках, чтобы не спугнуть очарования, я подошел к ней сзади и притаился. Женщина плакала...
    Вот! Человек уединяется, чтобы поплакать. Но изначально он не одинок. Когда человек плачет, он просто не хочет, чтобы кто-нибудь был сопричастен его слезам. И правильно делает, ибо есть ли что на свете выше безутешности?.. О, сказать бы сейчас такое, такое сказать бы, - чтобы брызнули слезы из глаз всех матерей, чтобы в траур облеклись дворцы и хижины, кишлаки и аулы!..
    Что же мне все-таки сказать?
    - Княгиня, - позвал я тихо.
    - Ну, чего тебе? - отозвалась княгиня, глядя в окно.
    - Ничего. Губную гармонь у тебя видно со спины, вот чего...
    - Не болтай ногами, малый. Это не гармонь, а переносица... Ты лучше посиди и помолчи, за умного сойдешь...
    "Это мне-то, в моем положении - молчать! Мне, который шел через все вагоны за разрешением загадки!.. Жаль, что я забыл, о чем эта загадка, но помню, что-то очень важное... Впрочем, ладно, потом вспомню... Женщина плачет - а это гораздо важнее... О, позорники! Превратили мою землю в самый дерьмовый ад - и слезы заставляют скрывать от людей, а смех выставлять напоказ!.. О, низкие сволочи! Не оставили людям ничего, кроме "скорби" и "страха", и после этого - и после этого смех у них публичен, а слеза под запретом!..
    О, сказать бы сейчас такое, чтобы сжечь их всех, гадов, своим глаголом! Такое сказать, что повергло бы в смятение все народы древности!.."
    Я подумал и сказал:
    - Княгиня.. а княгиня!..
    - Ну, чего тебе опять?
    - Нет у тебя уже гармони. Не видно.
    - Чего ж тебе тогда видно?
    - Одни только кустики. (она все отвечала, глядя в окно и ко мне не поворачиваясь).
    - Сам ты кустик, я вижу...
    "Ну что ж, кустик так кустик". Я сразу как-то обмяк, сел на лавку и разомлел. Никак, хоть умри, никак я не мог припомнить, для чего я пошел по вагонам и встретил эту женщину... О чем же все-таки это " важное"?
    - Слушай-ка, княгиня!.. А где твой камердинер Петр? Я его не видел с прошлого августа.
    - Чего ты мелешь?
    - Честное слово, с тех пор не видел... Где он, твой камердинер?
    - Он такой же твой, как и мой! - огрызнулась княгиня. И вдруг рванулась с места и зашагала к дверям, подметая платьем пол вагона. У самых дверей - остановилась, повернула ко мне сиплое, надтреснутое лицо, все в слезах, и крикнула:
    - Ненавижу я тебя, Андрей Михайлович! Не-на-ви-жу!!
    И скрылась.
    "Вот это да-а-а, - протянул я восторженно, как давеча декабрист. - ловко она меня отбрила!" и ведь так и ушла, не ответив на самое главное!.. Царица небесная, что же это главное? Именем щедрот твоих - дай припомнить!.. Камердинер!
    Я позвонил в колокольчик... Через час - опять позвонил.
    - Ка-мер-ди-нер!!
    Вошел слуга, весь в желтом, мой камердинер по имени Петр. Я ему как-то посоветовал, спьяну, ходить во всем желтом до самой смерти - так он послушался, дурак, и до сих пор так и ходит.
    - Знаешь что, Петр? Я спал сейчас или нет - как ты думаешь? Спал?
    - В том вагоне - да, спал.
    - А в этом - нет?
    - А в этом - нет.
    - Чудно мне это, Петр... Зажги-ка канделябры. Я люблю, когда горят канделябры, хоть и не знаю толком, что это такое... А то, знаешь, опять мне делается тревожно... Значит, петр, если тебе верить: я в том вагоне спал, а в этом проснулся. Так?
    - Не знаю. Я сам спал - в этом вагоне.
    - Гм. Хорощо. Но почему же ты не встал и меня не разбудил? Почему?
    - Да зачем мне тебя было будить! В этом вагоне тебя незачем было будить, потому что ты спал в том; а в том - зачем тебя было будить, если ты в этом и сам проснулся?..
    - Ты не путай меня, Петр, не путай... Дай подумать. Видишь ли Петр, я никак не могу разрешить одну мысль. Так велика эта мысль.
    - Какая же это мысль?
    - А вот какая: выпить у меня чего-нибудь осталось?..
   
    Омутище - Леоново
    Нет, нет, ты не подумай, это не сама мысль, это просто средство, чтобы ее разрешить. Ты понимаешь - когда хмель уходит от сердца, являются страхи и шаткость сознания. Если б я сейчас выпил, я не был бы так расщеплен и разбросан... Не очень заметно, что я расщеплен?
    - Совсем ничего не заметно. Только рожа опухла.
    - Ну, это ничего. Рожа - это ничего...
    - И выпить тоже нет ничего, - подсказал Петр, встал и зажег канделябры.
    Я встрепенулся: "Хорошо, что зажег, хорошо, а то - знаешь -немножко тревожно. Мы все едем, едем целую ночь, и нет никого с нами, кроме нас".
    - А где же твоя княгиня, Петр?
    - Она давно уже вышла.
    - Куда вышла?
    - В Храпуново вышла. Она из Петушков ехала в Храпуново. В Орехово-Зуево вошла, а в Храпунове вышла.
    - Какое еще Храпуново! Что ты все мелешь, Петр?.. Ты не путай меня, не путай... Так, так... Самая главная мысль... Кружится у меня почему-то в голове Антон Чехов. Да и Фридрих Шиллер. Фридрих Шиллер и Антон Чехов. А почему - понятия не имею. Да, да... Вот, теперь яснее: Фридрих Шиллер, когда садился писать трагедию, ноги всегда опускал в шампанское. Вернее нет, не так. Это тайный советник Гете, он дома у себя ходил в тапочках и шлафроке. А я - нет, я и дома без шлафрока; я и на улице - в тапочках... А Шиллер-то тут причем? Да, вот он причем: когда ему водку случалось пить, он ноги свои опускал в шампанское. Опустит и пьет. Хорошо! А Чехов Антон перед смертью сказал: "выпить хочу". И умер...
...

---