Вернее, он весь представлял собой гримасу. Громадная голова, поросшая рыжей щетиной; огромный горб между лопаток, и другой, уравновешивающий его, - на груди; бедра настолько вывихнутые, что ноги его могли сходиться только в коленях, странным образом напоминая два серпа с соединенными рукоятками; широкие ступни, чудовищные руки. И, несмотря на это уродство, было какое-то грозное выражение силы, проворства и отваги во всей его фигуре, - необычайное исключение из того общего правила, которое требует, чтобы сила, подобно красоте, вытекала из гармонии. Таков был избранный шутами папа.
В нашем мире все строиться на доверии, но без особых документов подтверждающих это доверие оно не имеет силы. Да, каждому человеку хочется быть уверенными, что его не обманут. Если крупная строительная компания предлагает Вам купить квартиры на стадии строительства, Вам нужно тоже иметь уверенность, что все достроиться. СРО, это своего рода помощник крупным строительным компаниям.
СРО строителей необходимо в большей степени именно для самих строительных компаний, для их самореализации и «фундамента».
Казалось, что это был разбитый и неудачно спаянный великан
Когда это подобие циклопа появилось на пороге часовни, неподвижное, коренастое, почти одинаковых размеров в ширину и высоту, "квадратное в самом основании", как говорил один великий человек, то по надетому на нем наполовину красному, наполовину фиолетовому камзолу, усеянному серебряными колокольчиками, а главным образом по его несравненному уродству простонародье тотчас же признало его.
- Это Квазимодо, горбун. Этр Квазимодо, звонарь Собора Парижской богоматери! Квазимодо кривоногий, Квазимодо одноглазый! Noel! Noel!
Видимо, у бедного малого не было недостатка в прозвищах.
- Берегитесь, беременные женщины! - орали школяры.
- И те, которые желают забеременеть! - прибавил Жеан. Женщины и в самом деле закрывали лица руками.
- О! Отвратительная обезьяна! - говорила одна.
- Такая же злая, как и уродливая! - прибавляла другая.
- Дьявол во плоти, - вставляла третья.
- К несчастью, я живу возле Собора и слышу, как всю ночь он бродит по крыше.
- Вместе с кошками.
- И насылает на нас порчу через дымоходы.
- Как-то вечером он просунул свою рожу ко мне в окно. Я приняла его за мужчину и ужасно перепугалась.
- Я уверена, что он летает на шабаш. Однажды он забыл свою метлу в водосточном жолобе на моей крыше.
- О, мерзкая рожа!
- О, гнусная душа!
- Фу!
А мужчины - те восхищались и рукоплескали горбуну.
Квазимодо, виновник всей этой суматохи, мрачный, серьезный, стоял на пороге часовни, позволяя любоваться собой.
Один школяр (кажется, это был Робен Пуспен) подошел поближе и расхохотался ему прямо в лицо. Квазимодо, не говоря ни слова, взял его за пояс и отбросил шагов на десять в толпу.
Восхищенный мэтр Коппеноль подошел к нему и сказал:
- Крест честной! Я никогда в жизни не встречал такого великолепного уродства, святой отец! Ты достоин быть папой не только в Париже, но и в Риме.
И, говоря это, он весело хлопнул его по плечу. Квазимодо Не шелохнулся.
- Ты именно такой парень, с которым бы я охотно кутнул, пусть даже это обойдется мне в дюжину новеньких турских ливров! Что ты на это скажешь? - продолжал Коппеноль.
Квазимодо молчал.
- Крест честной! - воскликнул чулочник. - Ты глухой, что ли?
Да, Квазимодо был глух.
Однако приставание Коппеноля начинало раздражать Квазимодо: он вдруг повернулся к нему и так страшно заскрежетал зубами, что богатырь-фламандец попятился, как бульдог от кошки.
И тогда ужас и почтение образовали вокруг этой необычной личности круг, радиус которого был не менее пятнадцати шагов. Какая-то старуха объяснила Коппенолю, что Квазимодо глух.
- Глух! - разразился чулочник грубым фламандским смехом. - Крест честной! Это не папа, а совершенство!
- Эй! Я знаю его! - крикнул Жеан, спустившись, наконец, со своей капители, чтобы поближе взглянуть на Квазимодо. - Это звонарь моего брата архидьякона. Здравствуй, Квазимодо!
- Вот дьявол, - сказал Робен Пуспен, все еще не оправившийся от своего падения, - поглядишь на него - горбун. Пойдет - видишь, что он хромой, взглянет на вас - кривой. Заговоришь с ним - он глух. Да есть ли язык у этого Подифема?
- Он говорит, если захочет, - пояснила старуха.
- Он оглох оттого, что звонит в колокола. Он не немой.
- Только этого еще ему недостает, - заметил Жеан.
- Один глаз у него лишний, - заметил Робен Пуспен.
- Ну нет, - справедливо возразил Жеан, - кривому хуже, чем слепому. Он знает, чего он лишен.
Тем временем нищие, слуги и карманники вместе со школярами отправились процессией к шкафу судейских писцов, чтобы достать картонную тиару и мантию папы шутов. Квазимодо беспрекословно и даже с оттенком какой-то надменной покорности разрешил облечь себя и уселся на пестро раскрашенные носилки. Двенадцать членов братства шутов подняли его на плечи; какая-то горькая и презрительная радость расцвела на мрачном лице циклопа, когда он увидел у своих кривых ног головы всех этих красивых, стройных, хорошо сложенных мужчин. Затем галдящая толпа оборванцев, прежде чем пройти по улицам и перекресткам, двинулась, согласно обычаю, по внутренним галереям Дворца.
VI. Эсмеральда
Мы счастливы сообщить нашим читателям, что во время всей этой сцены и Гренгуар, и его пьеса держались стойко. Понукаемые автором, актеры без устали декламировали его пьесу, а он без устали ее слушал. Примирившись с окружающим гамом, он решил до конца не сдаваться. Он не терял надежды, что публика вновь обратит внимание на его пьесу. Этот луч надежды разгорелся еще ярче, когда он заметил, что Коппеноль, Квазимодо и вся буйная ватага шутовского папы с оглушительным шумом покинули зал.
Толпа жадно устремилась за ними.
- Отлично! - пробормотал он. - Все крикуны уходят. - К несчастью, "крикунами" была вся толпа. В одно мгновение зала опустела.
Собственно говоря, в зале кое-кто еще оставался. Это были женщины, старики и дети, пресытившиеся шумом и гамом. Иные бродили в одиночку, другие толпились около столбов. Несколько школяров все еще сидели верхом на подоконниках и оттуда глазели на площадь.
- Ну что же, - утешил себя Гренгуар, - и этих достаточно, чтобы дослушать мою мистерию. Их, правда, мало, но зато публика избранная, образованная.
Но через несколько минут выяснилось, что симфония, которая должна была произвести особенно сильное впечатление при появлении пречистой девы, почему-то не состоялась. Гренгуар вспомнил, что всех музыкантов увлекла за собой процессия папы шутов.
- Обойдемся и без симфонии, - стоически произнес он. Он приблизился к группе горожан, которые, как ему показалось, рассуждали о его пьесе. Вот услышанный им отрывок
разговора:
- Мэтр Шенето, знаете ли вы Наваррский отель, который принадлежал господину де Немуру?
- Да, против Бракской часовни.
- Так вот казна недавно сдала его в наем Гильому Александру, живописцу, за шесть парижских ливров и восемь су в год.
- Однако как повышается аренда!
- Пустяки, - вздыхая, утешил себя Гренгуар, - зато остальные слушают.
- Друзья, - внезапно крикнул один из молодых озорников, примостившихся на подоконниках, - Эсмеральда! Эсмеральда на площади!
Это имя произвело магическое действие. Все, кто еще оставался в зале, бросились к окнам, взбираясь на стены, чтобы увидеть.
И все кричали: "Эсмеральда! Эсмеральда!"
В это же время с площади донеслись громкие рукоплескания.
- Это еще что за Эсмеральда? - воскликнул Гренгуар, в отчаянии всплескивая руками. - О боже мой! Теперь, как видно, пришла очередь глазеть в окна.
Обернувшись к мраморному столу, он увидел, что представление приостановилось. Как раз в это время надлежало появиться Юпитеру со своей молнией. А между тем Юпитер неподвижно стоял внизу у сцены.
- Мишель Жиборн, - раздраженно крикнул поэт, - что ты там застрял? Твой выход! Влезай на сцену!
- Увы! - ответил Юпитер. - Какой-то школяр унес лестницу.
Гренгуар поглядел на сцену. Лестница действительно пропала. Всякое сообщение между завязкой и развязкой пьесы было прервано.
- Вот дурак, - прошептал он, - зачем ему понадобилась лестница?
- Чтобы взглянуть на Эсмеральду,-жалобно ответил Юпитер. - "Стой, сказал он, а вот и лестница, которая никому не нужна", и унес ее.
Это был последний удар судьбы. Гренгуар принял его безропотно.
- Убирайтесь все к чорту!-крикнул он комедиантам.- Если заплатят мне, я рассчитаюсь и с вами.
И он отступил, понурив голову, но отступил последним, как доблестно сражавшийся полководец.
Спускаясь по извилистым лестницам Дворца, Гренгуар бормотал сквозь зубы: "Какое скопище ослов и невежд эти парижане! Собрались, чтобы слушать мистерию, и не слушают! Им все интересно: Клопен Труйльфу, кардинал, Коппеноль, Квазимодо и сам чорт, но только не пречистая дева! Знай я это, показал бы я вам пречистых дев, ротозеи! А я-то? Пришел наблюдать, какие лица у зрителей, и увидел только их спины! Быть поэтом, а иметь успех, достойный какого-нибудь шарлатана - торговца зельями! Положим, что Гомер просил милостыню в греческих селениях, а Назон скончался в изгнании у московитов. Но чорт меня подери, если я понимаю, что они хотят сказать этим "Эсмеральда". И что это за слово? Цыганское, что ли?"
ВИКТОР ГЮГО
СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ
КНИГА ВТОРАЯ
I. Из Сциллы в Харибду
В январе смеркается рано. Улицы были уже погружены во мрак, когда Гренгуар вышел из Дворца. Наступившая темнота была ему по душе. Он спешил добраться до какой-нибудь сумрачной и пустынной улочки, чтобы поразмыслить там без помехи и дать философу наложить первую повязку на рану поэта. Впрочем, философия была сейчас его единственным прибежищем, ибо ему негде было переночевать. После блистательного провала своей первой пьесы он не решался возвратиться в жилище, которое он занимал на Чердачной улице, против Сенных ворот. Он рассчитывал из вознаграждения за свою эпиталаму уплатить своему хозяину, мэтру Гильому Ду-Сиру, откупщику городских боен, квартирную плату за шесть месяцев, что составляло двенадцать парижских су, то есть ровно в двенадцать раз больше того, чем он обладал на этом свете, включая штаны, рубашку и шапку.
Приютившись подле маленькой калитки тюрьмы Сент-Ша-пель и раздумывая о том, где бы ему переночевать, - а в его распоряжении были все мостовые Парижа, - он вдруг припомнил, что, проходя на прошлой неделе по Башмачной улице мимо дома одного парламентского советника, он заметил около входной двери каменную ступеньку, служившую подножкой для всадников. И тогда же он сказал себе, что она, при случае, может быть прекрасным изголовьем для нищего или для поэта. Он возблагодарил провидение, ниспославшее ему столь счастливую мысль. Переходя Дворцовую площадь, чтобы углубиться в извилистый лабиринт Ситэ, где вьются эти древние улицы-сестры, сохранившиеся и доныне, но уже застроенные девятиэтажными домами, - Бочарная, Старая суконная, Башмачная, Еврейская и пр., - он увидел процессию папы шутов, которая тоже выходила из Дворца правосудия и с оглушительными криками, с пылающими факелами, под музыку неслась ему наперерез Это зрелище разбередило раны его оскорбленного самолюбия Он поспешил удалиться Его авторская неудача преисполнила его душу такой горечью, что все, напоминавшее дневное празднество, раздражало его и заставляло кровоточить его рану
Он намеревался перейти мост Сен-Мишель, но по мосту бегали ребятишки с факелами и шутихами.
- К чорту все потешные огни! - пробормотал Гренгуар и повернул к мосту Менял. На домах, стоявших у входа на мост, были вывешены три стяга с изображениями короля, дофина и Маргариты Фландрской и шесть маленьких флагов, где были намалеваны герцог Австрийский и кардинал Бурбон-ский, господин де Боже, Жанна Французская, побочный сын герцога Бурбонского и уж не знаю кто; все это было освещено факелами Толпа была в восторге
"Экий счастливец этот художник Жеан Фурбо", - подумал, тяжело вздохнув, Гренгуар и повернулся спиной и к стягам, и к флажкам Перед ним расстилалась улица, достаточно темная и пустынная для того, чтобы там укрыться от праздничного гула и блеска Он углубился в нее Через несколько мгновений он обо что-то споткнулся и упал. Оказалось, что это был пучок ветвей майского деревца, который, по случаю торжественного дня, накануне утром- судейские писцы положили у дверей председателя суда. Гренгуар стоически перенес эту новую неприятность; он встал и пошел вдоль берега реки. Миновав уголовную и гражданскую тюрьму и пройдя вдоль высоких стен королевских садов по песчаному, невымощенному берегу, где грязь доходила ему до щиколотки, он добрался до западной части Ситэ и некоторое время созерцал Коровий островок, который исчез ныне под бронзовым конем Нового моста Островок этот, отделенный от Гренгуара узким, смутно белевшим в темноте ручьем, казался ему какой-то черной массой На нем при свете тусклого огонька можно было различить нечто вроде шалаша, похожего на улей, где по ночам укрывался паромщик,
"Счастливый паромщик, - подумал Гренгуар, - ты не грезишь о славе и ты не пишешь эпиталам. Что тебе до королей, вступающих в брак, и до герцогинь бургундских. Тебе неведомы иные маргаритки, кроме тех, которые щиплют твои коровы на зеленых апрельских лужайках! А я, поэт, освистан, я дрожу от холода, я задолжал двенадцать су, и подметки мои так прозрачны, что могли бы заменить стекла в твоем фонаре. Спасибо тебе, паромщик, мой взор отдыхает, покоясь на твоей Хижине Она заставляет меня забыть о Париже".
Треск большой двойной петарды, внезапно послышавшийся из благословенной хижины, пробудил его от лирического экстаза. Это паромщик вносил свою лепту в честь праздничного дня и забавлялся потешными огнями.
От взрыва петарды мороз пробежал по коже Гренгуара.
- Проклятый праздник! - воскликнул он. - Неужели ты будешь преследовать меня всюду? Даже до хижины паромщика! - И, взглянув на катившуюся у его ног Сену, он почувствовал страшное искушение.
- О, с каким удовольствием я утопился бы, не будь вода такой холодной!
И он принял отчаянное решение. Раз не в его власти избежать папы шутов, флажков Жеана Фурбо, майского деревца, факелов и петард, так не лучше ли устремиться в самую гущу празднества и пойти на Гревскую площадь.
"По крайней мере, - подумал он, - мне достанется хотя бы одна головешка от праздничного костра, чтобы обогреться, и я смогу поужинать несколькими крохами от трех огромных сахарных пирогов в виде королевского герба, которые выставлены для народа в городском буфете".
II. Гревская площадь
Ныне от Гревской площади того времени остался лишь едва заметный след: это прелестная башенка, занимающая ее северный угол, но и она почти скрыта под слоем грубой штукатурки, покрывающей острые грани ее скульптурных украшений, и вскоре, быть может, исчезнет совсем, затопленная половодьем новых домов, столь стремительно поглощающим все старинные здания Парижа.
Люди, которые подобно нам никогда не могут пройти по Гревской площади, не скользнув взглядом сочувствия и сожаления по этой бедной башенке, защемленной между двумя развалившимися постройками времен Людовика XV, легко воссоздадут в своем воображении ту группу зданий, в число которых входила и она, и ясно представят себе старинную готическую площадь XV века.
Площадь, как и теперь, имела форму неправильной трапеции, окаймленной с одной стороны набережной, а с трех других - рядом высоких, узких и мрачных домов. При дневном свете можно было любоваться разнообразием этих зданий, покрытых резными украшениями из дерева или из камня и являвших собой совершенные образцы всевозможных архитектурных стилей средневековья от XI до XV века Здесь были и Прямоугольные окна, начинавшие вытеснять стрельчатые, и полукруглые романские, которые в свое время были заменены стрельчатыми и которые наряду с последними еще продолжали украшать собой второй этаж старинного здания Роландовой башни на углу набережной, возле улицы Кожевников. Ночью во всей этой массе зданий можно было различить лишь черную зубчатую резьбу крыш, окружавших площадь цепью острых углов. Одно из основных различий между современными городами и городами прежними заключается в том, что современные строения обращены к улицам и площадям фасадами, тогда как прежде они стояли к ним боком. Прошло уже два века с тех пор, как дома повернулись к улице.
На восточной стороне площади, в центре, вздымалось громоздкое, смешанного стиля строение, состоявшее из трех, вплотную примыкавших друг к другу домов. У него было три различных названия, объяснявших его историю, назначение и архитектуру: "Дом дофина", потому что в нем обитал дофин Карл V, "Торговая палата", потому что здесь помещалась городская ратуша, и "Дом с колоннами" (domus ad piloria), потому что ряд толстых колонн поддерживал три его этажа.
Здесь горожане могли найти все необходимое: часовню, чтобы молиться; зал судебных заседаний, чтобы чинить суд и расправу над королевскими подданными, и, наконец, арсенал, полный огнестрельного оружия. Горожане Парижа знали, что молитва и судебная тяжба далеко не всегда являются надежной защитой городских привилегий, и потому имели про-запас на чердаке городской ратуши некоторое количество ржавых аркебуз.
Уже и в те времена Гревская площадь производила такое же мрачное впечатление, какое производит она и теперь по тем ужасным воспоминаниям, которые с ней связаны, а также вследствие угрюмого вида городской ратуши Доминика Бокадора, заменившей "Дом с колоннами". Надо сказать, что виселица и позорный столб,- "правосудие и лестница", как говорили тогда, воздвигнутые бок о бок посреди этой площади, невольно отвращали взор от этого рокового места, где столько цветущих, полных жизни людей испытывали смертные муки и где полвека спустя родилась "лихорадка Сен-Валлье", вызываемая ужасом перед эшафотом,- самая чудовищная из всех болезней, ибо она исходит не от бога, а от человека.
Утешительно думать, заметим мимоходом, что смертная казнь, которая еще триста лет тому назад своими железными колесами, каменными виселицами, всевозможными орудиями пыток загромождала Гревскую площадь, Рыночную площадь, площадь Дофина, перекресток Трауар, Свиной рынок, этот гнусный Монфокон, заставу Сержантов, Кошачью площади, ворота Сен-Дени, Шампо, ворота Бодэ, ворота Сен-Жак, не считая бесчисленных виселиц, поставленных прево, епископами, капитулами, аббатами и приорами и всеми, кому было предоставлено право судить, не считая тех массовых судебных казней, когда людей просто бросали в Сену,- утешительно думать, что эта древняя владычица феодальных времен утратила постепенно свои доспехи, свою пышность, замысловатые, фантастические карательные меры, свою пытку, для которой каждые пять лет переделывалась кожаная скамья в Гран-Шатлэ, и ныне, травимая из уложения в уложение, гонимая с места на место, почти исчезла из наших законов и городов. Ныне она владеет в нашем необъятном Париже лишь одним опозоренным уголком Гревской площади, лишь одной жалкой гильотиной, прячущейся, беспокойной, стыдящейся, которая, нанеся свой удар, так быстро исчезает, словно боится, что ее застигнут на месте преступления.
III. Besos para golpes*
К тому времени, когда Пьер Гренгуар достиг Гревской площади, он весь продрог. Чтобы избежать давки на мосту Менял и не видеть флажков Жеана Фурбо, он направился к Мельничному мосту. Но по пути колеса епископских мельниц забрызгали его грязью, и камзол его промок насквозь. К тому же ему казалось, что после провала его пьесы он стал еще более зябким. А потому он торопился достичь праздничного костра, великолепно пылавшего посреди площади. Но плотное кольцо людей охватывало костер.
* Поцелуи за удары (исп.).
- Проклятые парижане! - пробормотал Гренгуар Как истый драматург, он чувствовал пристрастие к монологам - Теперь они загораживают мне костер, а между тем мне необходимо хотя бы немножко погреться Мои башмаки промокли, а эти проклятые мельницы окатили меня целым потоком своих слез Чорт бы побрал парижского епископа с его мельницами! Хотел бы я знать, на что епископу мельницы? Уж не собирается ли он сменить епископскую митру на колпак мельника? Ежели ему нехватает только моего проклятия, то я охотно прокляну и его самого, и его собор, вместе с его мельницами. Ну-ка, поглядим, сдвинутся ли с места эти ротозеи? Спрашивается, что они там делают! Греются, что ли,- отличное удовольствие! Или глазеют, как горит сотня вязанок хвороста,- отличное зрелище!
Но, вглядевшись поближе, он заметил, что круг был значительно шире, чем нужно для того, чтоб греться возле королевского костра, и что это скопление зрителей было вызвано не только видом ста пылавших вязанок хвороста.
На просторном, свободном пространстве между костром и толпой плясала молодая девушка. Была ли эта юная девушка человеческим существом, феей
или ангелом,- этого Гренгуар, сей философ скептик, сей иронический поэт, определить не мог, настолько был он очарован ослепительным видением.
Она была невысока ростом, но казалась высокой-так строен был ее тонкий стан. Она была смугла, но нетрудно было догадаться, что днем ее кожа отливала тем чудесным золотистым оттенком, который присущ андалузкам и римлянкам. Маленькая ножка тоже была ножкой андалузки,-такой скромной и вместе беззаботной казалась она в своем изящном башмачке. Девушка плясала, порхала, кружилась на небрежно брошенном ей под ноги старом персидском ковре, и всякий раз, когда ее сияющее лицо мелькало перед вами, взгляд ее больших черных глаз ослеплял вас, как молнией. Взоры всей толпы были прикованы к ней, все рты разинуты. Она танцевала под рокот бубна, который ее округлые девственные руки высоко взносили над головой, Тоненькая, хрупкая, с обнаженными плечами и изредка мелькающими из-под юбочки стройными ножками, черноволосая, быстрая, как оса, в золотистом, плотно облегающем ее талию .корсаже, в пестром раздувающемся платье, сияя очами, она воистину казалась существом неземным.
"Право,- думал Гренгуар,- это саламандра, это нимфа, это богиня, это вакханка с горы Менад!"
В это мгновение одна из кос "саламандры" расплелась, и привязанная к ней металлическая бляха упала и покатилась по земле.
- Э, нет,- сказал он,- это цыганка.
Иллюзия исчезла. Девушка снова принялась плясать. Подняв с земли две шпаги и приложив их остриями ко лбу, она начала вращать их в одном направлении, а сама кружилась в обратном. Действительно, это была просто-напросто цыганка. Но как ни велико было разочарование Гренгуара, он не мог не поддаться обаянию и волшебству этого зрелища. Яркий, алый свет праздничного костра весело играл на лицах зрителей, на смуглом лице молодой девушки, отбрасывая слабый отблеск, переплетавшийся с колышущимися тенями, в глубину площади, на черный, покрытый трещинами старинный фасад "Дома с колоннами" с одной стороны и на каменные столбы виселицы - с другой.
Среди тысячи лиц, озаренных багровым пламенем костра, выделялось лицо человека, казалось, более других поглощенного созерцанием плясуньи. Это было суровое, замкнутое и мрачное лицо мужчины. Человеку этому, одежду которого трудно было разглядеть за теснившейся вокруг него толпой, казалось, было не более тридцати пяти лет, а между тем он был уже лыс, и лишь кое-где на висках еще уцелело несколько прядей редких седеющих волос. Его широкое и высокое чело бороздили морщины, но в глубоко запавших глазах сверкал необычайный юношеский пыл, жажда жизни и затаенная страсть. Он, не отрываясь, глядел на цыганку, и в то время как шестнадцатилетняя беззаботная девушка, возбуждая восторг толпы, плясала и порхала, его лицо становилось все мрачнее. Временами улыбка и вздох встречались на устах его, но в улыбке было еще больше скорби, чем в самом вздохе.
- Джали! -позвала цыганка.
И Гренгуар увидел прелестную маленькую белую козочку, резвую, веселую, с глянцевитой шерстью, позолоченными рожками и копытцами, в золоченом ошейнике, которую он до сих пор не замечал. Лежа на уголке ковра, она, не отрываясь, глядела на пляску своей госпожи.
- Джали, теперь твой черед,- сказала плясунья. Она села и грациозно протянула козочке бубен.
- Джали, какой теперь месяц?-спросила она. Козочка подняла переднюю ножку ч стукнула копытцем по бубну один раз.
Был действительно январь. В толпе послышались рукоплескания.
- Джали,- снова спросила молодая девушка, перевернув бубен,- какое нынче число?
Джали опять подняла свое маленькое позолоченное копытце и ударила им по бубну шесть раз.
- Джали,- снова спросила цыганка, перевернув бубен,- который теперь час?
Джали стукнула семь раз, и в ту же минуту на часах "Дома с колоннами" пробило семь.
Толпа застыла в изумлении.
- Это колдовство!-послышался мрачный голос в толпе. Голос принадлежал лысому человеку, не спускавшему с цыганки глаз.
Она вздрогнула, обернулась. Но разразившиеся рукоплескания заглушили зловещие слова. Они настолько загладили впечатление от этого восклицания, что девушка как ни в чем не бывало снова обратилась к своей козочке.
- Джали, покажи, как ходит мэтр Гишар Гран-Реми, начальник городских стрелков, во время крестного хода на Сретенье?
Джали поднялась на задние ножки и заблеяла, переступая с такой забавной важностью, что все зрители покатились со смеху при виде этой пародии на ханжеское благочестие начальника стрелков.
- Джали,- продолжала молодая девушка, ободренная все растущим успехом,-представь, как говорит речь мэтр Жак Шармолю, королевский прокурор в духовном суде.
Козочка села и заблеяла, так странно подбрасывая передние ножки, что ее поза, телодвижения, повадка - все напоминало Жака Шармолю, разве только что нехватало скверного французского и латинского произношения.
Толпа восторженно рукоплескала.
- Святотатство! Кощунство! - снова послышался голос лысого человека.
Цыганка обернулась.
- Ах, опять этот несносный человек!
И, выпятив нижнюю губку, она сделала гримаску, которая, повидимому, вошла у нее в привычку, затем, повернувшись на каблучках, пошла собирать в бубен даяния зрителей.
Крупные и мелкие серебряные монеты, лиарды, сыпались градом. Когда она проходила мимо Гренгуара, он необдуманно сунул руку в карман, и она остановилась.
- Чорт возьми! - воскликнул поэт, найдя в глубине своего кармана то, что там было, то есть пустоту. А между тем молодая девушка стояла и глядела ему в лицо черными большими глазами, протягивая свой бубен, и ждала. Крупные капли пота выступили на лбу Гренгуара.
Владей он всем золотом Перу, он тотчас же, не задумываясь, отдал бы его плясунье Но золотом Перу он не владел, да и Америка в то время еще не была открыта.
Неожиданный случай выручил его.
- Да уберешься ли ты отсюда, египетская саранча! - крикнул пронзительный голос из самого темного угла площади. Молодая девушка испуганно обернулась. Это говорил уже не лысый человек,- то был голос женщины, голос ханжеский и злобный.
Этот окрик, так напугавший цыганку, привел в восторг слонявшихся по площади детей.
- Это затворница башни Роланда! - неистово хохоча, закричали они - Это брюзжит вретишница. Она, должно быть, не ужинала. Принесем ка ей оставшихся в городском буфете объедков.
И вся ватага стремительно бросилась к "Дому с колоннами".
Гренгуар, воспользовавшись замешательством плясуньи, ускользнул незамеченным. Возгласы ребятишек напомнили ему, что и он тоже не ужинал. Он побежал за ними Но у маленьких озорников ноги были проворнее, чем у него, и когда он достиг цели, все уже было дочиста съедено Не оставалось даже жалкого хлебца по пяти су за фунт. Лишь на стенах, расписанных в 1434 году Матье Битерном, красовались стройные королевские лилии, разбросанные среди роз. Но то был слишком скудный ужин.
Тягостно ложиться спать не поужинав, но еще печальнее, оставшись голодным, не знать, где переночевать. В таком положении оказался Гренгуар. Ни хлеба, ни крова Со всех сторон его теснила нужда, и он находил ее чересчур суровой Уже давно открыл он ту истину, что Юпитер создал людей в припадке мизантропии и что всю жизнь мудрецу приходится бороться с судьбой, которая держит его философию в осадном положении. Никогда еще эта осада не была столь жестокой, желудок Гренгуара бил тревогу, он находил, что со стороны злой судьбы крайне несправедливо брать его философию измором.
Эти грустные размышления, овладевавшие им все с большей силой, внезапно были прерваны странным, хотя и не лишенным сладости пеньем. То пела юная цыганка.
И веяло от ее песни тем же, чем и от ее пляски, и от ее красоты, чем-то неизъяснимым и прелестным, чем-то чистым и звучным, воздушным и окрыленным, если можно так выразиться. То было непрестанное нарастание звуков, мелодий, неожиданных рулад; простые музыкальные фразы перемешивались с резкими свистящими звуками; водопады трелей, способные обескуражить даже соловья, хранили вместе с тем верность гармонии; мягкие переливы октав то подымались, то опускались, как грудь молодой певицы. Ее прелестное лицо с необычайной подвижностью отражало всю прихотливость ее песни, от самого страстного восторга до величавого целомудрия Казалось, пела то безумная, то королева.
Язык этой песни был неизвестен Гренгуару. Казалось, он не был понятен и самой певице, так как слова песни совсем не соответствовали тем чувствам, которые она влагала в пенье. Эти четыре стиха:
Un cofre de gran riqueza
Hallaron dentro un pilar,
Dentro del, nuevas banderas
Con figuras de espantar... *
* Внутри колонны нашли богатый ларь, в котором лежали новые знамена с чудовищными изображениями (исп.).
...
