Обратная связь Главная страница

Раздел ON-LINE >>
Информация о создателях >>
Услуги >>
Заказ >>
Главная страница >>

Алфавитный список  авторов >>
Алфавитный список  произведений >>

Почтовая    рассылка
Анонсы поступлений и новости сайта
Счетчики и каталоги


Информация и отзывы о компаниях
Цены и качество товаров и услуг в РФ


Раздел: On-line
Автор: 

Джэк Лондон (Джон Гриффит)

Название: 

"Морской волк"

Страницы: [0] [1] [2] [3] [4]  [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11]

   Трудно было представить себе существо, более чуждое этой грубой среде. Это было нежное, эфирное создание. Тоненькая и гибкая, как тростинка, она отличалась удивительной легкостью и грацией движений. Мне чудилось, что эта девушка совсем не ступает по земле, - такой она казалась невесомой. Когда Мод Брустер приближалась ко мне, у меня всякий раз создавалось впечатление, что она не идет, а скользит по воздуху, как пушинка, или парит бесшумно, как птица.
   Нежная и хрупкая, она походила на дрезденскую фарфоровую статуэтку, и было в этом что-то необычайно трогательное. С той минуты, когда я, поддерживая ее под локоть, помог ей спуститься в каюту, мне постоянно казалось, что одно грубое прикосновение - и ее не станет. Никогда я не видел более полной гармонии тела и духа. Ее стихи называли утонченными и одухотворенными, но то же самое можно было сказать и о ее внешности. Казалось, ее тело переняло свойства ее души, приобрело те же качества и служило лишь тончайшей нитью, связующей ее с реальной жизнью. Воистину легки были ее шаги по земле, и мало было в ней от сосуда скудельного.
   Она являла разительный контраст Волку Ларсену. Между ними не только не было ничего общего, но они во всем были резко противоположны друг другу. Как-то утром, когда они гуляли вдвоем по палубе, я, глядя на них, подумал, что они стоят на крайних ступенях эволюции человеческого общества. Ларсен воплощал в себе первобытную дикость, Мод Брустер - всю утонченность современной цивилизации. Правда, Ларсен обладал необычайно развитым для дикаря интеллектом, но этот интеллект был целиком направлен на удовлетворение его звериных инстинктов и делал его еще более страшным дикарем. У него была великолепная мускулатура, мощное тело, но, несмотря на его грузность, шагал он легко и уверенно. В том, как он поднимал и ставил ногу, было что-то напоминавшее хищника в джунглях. Все его движения отличались кошачьей мягкостью и упругостью, но превыше всего в нем чувствовалась сила. Я сравнивал этого человека с огромным тигром, бесстрашным и хищным зверем. Да, он, несомненно, походил на тигра, и в глазах у него часто вспыхивали такие же свирепые огоньки, какие мне доводилось видеть в глазах у леопардов и других хищников, посаженных в клетку.
   Сегодня, наблюдая за Ларсеном и мисс Брустер, когда они прохаживались взад и вперед по палубе, я заметил, что не он, а она положила конец прогулке. Они прошли мимо меня, направляясь к трапу в кают-компанию, и я сразу почувствовал, что мисс Брустер чем-то крайне встревожена, хотя и не подает виду. Взглянув на меня, она произнесла несколько ничего не значащих слов и рассмеялась довольно непринужденно, но глаза ее, словно помимо воли, обратились на Волка Ларсена, и, хотя она тотчас опустила их, я успел заметить промелькнувший в них ужас.
   Разгадку этого я прочел в его глазах. Серые, холодные, жестокие, глаза эти теплились сейчас мягким, золотистым светом. Казалось, в них пляшут крохотные искорки, которые то меркнут и затухают, то разгораются так, что весь зрачок полнится лучистым сиянием. Оттого, быть может, в них и был этот золотистый свет. Они манили и повелевали, говорили о волнении в крови. В них горело желание - какая женщина могла бы этого не понять! Только не Мод Брустер!
   Ее испуг передался мне, и в этот миг самого отчаянного страха, какой может испытать мужчина, я понял, как она мне дорога. И вместе с нахлынувшим на меня страхом росло сознание, что я люблю ее. Страх и любовь терзали мое сердце, заставляли кровь то леденеть, то бурно кипеть в жилах, и в то же время какая-то сила, над которой я был не властен, приковывала мой взгляд к Волку Ларсену. Но он уже овладел собой. Золотистый свет и пляшущие искорки погасли в его глазах, взгляд снова стал холодным и жестким. Он сухо поклонился и ушел.
   - Мне страшно, - прошептала Мод Брустер, и по телу ее пробежала дрожь. - Как мне страшно!
   Мне тоже было страшно, и я был в полном смятении, поняв, как много она для меня значит. Все же, сделав над собой усилие, я ответил спокойно:
   - Все обойдется, мисс Брустер! Все обойдется, поверьте!
   Она взглянула на меня с благодарной улыбкой, от которой сердце мое затрепетало, и начала спускаться по трапу.
   А я долго стоял там, где она оставила меня. Я должен был разобраться в происшедшем, понять значение совершившейся в моей жизни перемены. Итак, любовь, наконец, пришла ко мне, пришла, когда я менее всего ее ждал, когда все запрещало мне даже помышлять о ней. Раздумывая над жизнью, я, разумеется, всегда признавал, что любовь рано или поздно постучится и ко мне.
   Но долгие годы, проведенные в одиночестве, среди книг, не могли подготовить меня к встрече с нею.
   И вот любовь пришла! Мод Брустер! Память мгновенно перенесла меня к тому дню, когда первый тоненький томик ее стихов появился на моем письменном столе. Как наяву, встал предо мной и весь ряд таких же томиков, выстроившихся на моей книжной полке. Как я приветствовал появление каждого из них! Они выходили по одному в год и как бы знаменовали для меня наступление нового года. Я находил в них родственные мне мысли и чувства, и они стали постоянными спутниками моей духовной жизни. А теперь заняли место и в моем сердце.
   В сердце? Внезапно мои мысли приняли другое направление. Я словно взглянул на себя со стороны и усомнился в себе. Мод Брустер... Я - Хэмфри Ван-Вей-ден, которого Чарли Фэрасет окрестил "рыбой", "бесчувственным чудовищем", "демоном анализа", - влюблен! И тут же, без всякой видимой связи, мне пришла на память маленькая заметка в биографическом справочнике, и я сказал себе: "Она родилась в Кембридже, ей двадцать семь лет". И мысленно воскликнул: "Двадцать семь лет, и она все еще свободна и не влюблена!" Но откуда я мог знать, что она не влюблена? Боль от внезапно вспыхнувшей ревности подавила остатки сомнений. В чем тут еще содневаться! Я ревную - значит, люблю. И женщина, которую я люблю, - Мод Брустер!
   Как? Я, Хэмфри Ван-Вейден, влюблен? Сомнения снова овладели мной. Не то чтобы я боялся любви или был ей не рад. Напротив, убежденный идеалист, я всегда восхвалял любовь, считал ее величайшим благом на земле, целью и венцом существования, самой яркой радостью и самым большим счастьем, которое следует призывать и встречать с открытой душой. Но когда любовь пришла, я не мог этому поверить. Такое счастье не для меня. Это слишком невероятно. Мне невольно припомнились стихи Саймонса:
   Средь сонма женщин много долгих лет
   Блуждал я, но искал тебя одну.
   А я давно перестал искать, решив, что "величайшее благо", как видно, не для меня и Фэрасет прав: я не такой, как все нормальные люди, я - "бесчувственное чудовище", книжный червь, живущий только разумом и только в этом способный находить усладу - И хотя всю жизнь я был окружен женщинами, но воспринимал их чисто эстетически. По временам мне и самому начинало казаться, что я из другого теста, нежели все, и обречен, жить монахом, и не дано мне испытать те вечные или преходящие страсти, которые я наблюдал и так хорошо понимал в других. И вот страсть пришла. Пришла нежданно-негаданно.
   В каком-то экстазе я побрел по палубе, бормоча про себя прелестные стихи Элизабет Браунинг1:
   1 Браунинг Элизабет (1806-1861)-английская поэтесса, ее поэмы носят дидактический, религиозно-морализаторский характер. Среди них выделяется "Аврора Ли" (1857)-роман в стихах о женском равноправии.
   Когда-то я покинул мир людей
   И жил один среди моих видений.
   Я не знавал товарищей милей
   И музыки нежней их песнопений.
   Но еще более нежная музыка звучала теперь в моих ушах, и я был глух и слеп ко всему окружающему. Резкий окрик Волка Ларсена заставил меня очнуться.
   - Какого черта вам тут нужно? - рявкнул он. Я набрел на матросов, красивших борт шхуны, и чуть не опрокинул ведро с краской.
   - Вы что, очумели? Может, у вас солнечный удар? - продолжал он бушевать.
   - Нет, расстройство желудка, - отрезал я и как ни в чем не бывало зашагал дальше.
   
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   События, разыгравшиеся на "Призраке" вскоре после того, как я сделал открытие, что влюблен в Мод Брустер, останутся навсегда одним из самых волнующих воспоминаний моей жизни. Все произошло на протяжении каких-нибудь сорока часов. Прожив, тридцать пять лет в тиши и уединении, я неожиданно попал в полосу самых невероятных приключений. Никогда не доводилось мне испытывать столько треволнений за какие-нибудь сорок часов. И если какой-то голос нашептывает мне порой, что при сложившихся обстоятельствах я держался не так уж плохо, - я не очень-то плотно затыкаю уши...
   Все началось с того, что в полдень, за обедом, Волк Ларсен предложил охотникам питаться впредь в своем кубрике. Это было неслыханным нарушением обычая, установившегося на промысловых шхунах, где охотники неофициально приравниваются к офицерам. Ларсен не пожелал пускаться в объяснения, но все было ясно без слов. Хорнер и Смок начали оказывать Мод Брустер знаки внимания. Это было только смешно и нисколько не задевало ее, но капитану явно пришлось не по вкусу.
   Распоряжение капитана было встречено гробовым молчанием; остальные четверо охотников многозначительно покосились на виновников изгнания. Джок Хорнер, малый выдержанный, и глазом не моргнул, но Смок побагровел и уже готов был что-то возразить. Однако Волк Ларсен следил за ним и ждал, глаза его холодно поблескивали, и Смок так и не проронил ни слова.
   - Вы, кажется, хотели что-то сказать? - вызывающе спросил его Волк Ларсен.
   Но Смок не принял вызова.
   - Это насчет чего? - в свою очередь, спросил он и при этом с таким невинным видом, что Волк Ларсен не сразу нашелся, что сказать, а все присутствующие усмехнулись.
   - Не знаю, - протянул Волк Ларсен. - Мне, откровенно говоря, показалось, что вам не терпится получить пинка.
   - Это за что же? - все так же невозмутимо возразил Смок.
   Охотники уже откровенно улыбались во весь рот. Капитан готов был убить Смока, и я убежден, что только присутствие Мод Брустер удержало его от кровопролития. Впрочем, не будь ее здесь, Смок и не вел бы себя так. Он был слишком осторожен, чтобы раздражать Волка Ларсена в такую минуту, когда тот беспрепятственно мог пустить в ход кулаки. Все же я очень боялся, что дело дойдет до драки, но крик рулевого разрядил напряжение.
   - Дым на горизонте! - донеслось с палубы через открытый люк трапа.
   - Направление? - крикнул в ответ Волк Ларсен.
   - Прямо за кормой, сэр.
   - Не русские ли? - высказал предположение Лэтимер.
   При этих словах лица охотников помрачнели. Русский пароход мог быть только крейсером, и хотя охотники имели лишь смутное представление о координатах шхуны, но они все же знали, что находятся вблизи границ запретных вод, а браконьерские подвиги Волка Ларсена были общеизвестны. Все глаза устремились на него.
   - Вздор! - со смехом отозвался он. - На этот раз, Смок, вы еще не попадете на соляные копи. Но вот что я вам скажу: ставлю пять против одного, что это "Македония".
   Никто не принял его пари, и он продолжал:
   - А если это "Македония", так держу десять против одного, что не миновать нам стычки.
   - Нет уж, покорно благодарю, - проворчал Лэтимер. - Можно, конечно, и рискнуть, когда есть какой-нибудь шанс. Но разве у вас с вашим братцем дело хоть раз обошлось без стычки? Ставлю двадцать против одного, что и теперь будет то же.
   Все засмеялись, в том числе и сам Ларсен, и обед прошел сравнительно гладко - главным образом благодаря моему долготерпению, так как капитан взялся после этого изводить меня, то вышучивая, то принимая покровительственный тон, и довел дело до того, что меня уже трясло от бешенства и я еле сдерживался. Но я знал, что должен держать себя в руках ради Мод Брустер, и был вознагражден, когда глаза ее на миг встретились с моими и сказали мне яснее слов: "Крепитесь, крепитесь!"
   Встав из-за стола, мы поднялись на палубу. Встреча с пароходом сулила какое-то разнообразие в монотонном морском плавании, а предположение, что это Смерть Ларсен на своей "Македонии", особенно взволновало всех. Свежий ветер, поднявший накануне сильную волну, уже с утра начал стихать, и теперь можно было спускать лодки; охота обещала быть удачной. С рассвета мы шли по совершенно пустынному морю, а сейчас перед нами было большое стадо котиков.
   Дымок парохода по-прежнему виднелся вдали за кормой и, пока мы спускали лодки, стал заметно приближаться к нам. Наши шлюпки рассеялись по океану и взяли курс на север. Время от времени на какой-нибудь из них спускали парус, после чего оттуда доносились звуки выстрелов, а затем парус взвивался снова. Котики шли густо, ветер совсем стих, все благоприятствовало охоте. Выйдя на подветренную сторону от крайней шлюпки, мы обнаружили, что море здесь буквально усеяно телами спящих котиков. Я никогда еще не видел ничего подобного: котики окружали нас со всех сторон и, растянувшись на воде по двое, по трое или небольшими группами, мирно спали, как ленивые щенки.
   Дым все приближался, и уже начали вырисовываться корпус парохода и его палубные надстройки. Это была "Македония". Я прочел название судна в бинокль, когда оно проходило справа, всего в какой-нибудь миле от нас. Волк Ларсен бросил злобный взгляд в его сторону, а Мод Брустер с любопытством посмотрела на капитана.
   - Где же стычка, которую вы предрекали, капитан Ларсен? - весело спросила она.
   Он взглянул на нее с усмешкой, и лицо его на миг смягчилось.
   - А вы чего ждали? Что они возьмут нас на абордаж и перережут нам глотки?
   - Да, чего-нибудь в этом роде, - призналась она. - Я ведь так мало знаю нравы морских охотников, что готова ожидать чего угодно.
   Он кивнул.
   - Правильно, правильно! Ваша ошибка лишь в том, что вы могли ожидать чего-нибудь и похуже.
   - Как? Что же еще может быть хуже, чем если нам перережут глотки? - наивно удивилась она.
   - Хуже, если у нас взрежут кошелек, - ответил он. - В наше время человек устроен так, что его жизнеспособность определяется содержанием его кошелька.
   - "Горсть мусора получит тот, кто кошелек мой украдет", - процитировала она.
   - Но кто крадет мой кошелек, крадет мое право на жизнь, - последовал ответ. - Старая поговорка наизнанку... Ведь он крадет мой хлеб, и мой кусок мяса, и мою постель и тем самым ставит под угрозу и мою жизнь. Вы же знаете, что того супа и хлеба, которые бесплатно раздают беднякам, хватает далеко не на всех голодных, и, когда у человека пуст кошелек, ему ничего не остается, как умереть собачьей смертью... если он не изловчится тем или иным способом быстро свой кошелек пополнить.
   - Но я не вижу, чтобы этот пароход покушался на ваш кошелек.
   - Подождите, еще увидите, - мрачно промолвил он. Ждать нам пришлось недолго. Пройдя на несколько миль вперед за наши шлюпки, "Македония" спустила свои. Мы знали, что на ней четырнадцать шлюпок, а у нас было только пять, после того как на одной удрал Уэйнрайт. "Македония" сначала спустила несколько шлюпок с подветренной стороны и довольно далеко от нашей крайней шлюпки, потом стала спускать их поперек нашего курса и последнюю спустила далеко с наветренной стороны от нашей ближайшей шлюпки. Маневр "Македонии" испортил нам охоту. Позади нас котиков не было, а впереди бороздили море четырнадцать чужих шлюпок и, словно огромная метла, сметали перед собою стадо.
   Закончив отстрел зверя на узкой полосе в три-четыре мили, - это было все. что оставила нам для охоты "Македония", - наши шлюпки вынуждены были вернуться на шхуну. Ветер улегся, еле заметное дуновение проносилось над притихшим океаном. Такая погода при встрече с огромным стадом котиков могла бы обеспечить отличную охоту. Даже в удачный сезон таких дней выпадает немного, и все наши матросы - и гребцы, и рулевые, не говоря уже об охотниках, - поднимаясь на борт, кипели злобой. Каждый чувствовал себя ограбленным. Пока втаскивали шлюпки, проклятия так и сыпались на голову Смерти Ларсена, и если бы крепкие слова могли убивать, он, верно, был бы обречен на погибель.
   - Провалиться бы ему в преисподнюю на веки вечные! - проворчал Луис, бросая мне многозначительный взгляд и присаживаясь отдохнуть, после того как он принайтовил свою шлюпку.
   - Вот прислушайтесь-ка к их словам и скажите, что еще могло бы так их взволновать, - заговорил Волк Ларсен. - Вера? Любовь? Высокие идеалы? Добро? Красота? Истина?
   - В них оскорблено врожденное чувство справедливости, - заметила Мод Брустер.
   Она стояла шагах в десяти от нас, придерживаясь одной рукой за грот-ванты и чуть покачиваясь в такт легкой качке шхуны. Она сказала это негромко, но я вздрогнул-голос ее прозвенел, как чистый колокольчик. Как он ласкал мой слух! Я едва осмелился взглянуть на нее, боясь выдать себя. Светло-каштановые волосы ее, выбиваясь из-под морской фуражки, золотились на солнце и словно ореолом окружали нежный овал лица. Она была очаровательна и полна соблазна, и вместе с тем необычайная одухотворенность ее облика придавала ей что-то неземное! Все мое прежнее восторженное преклонение перед жизнью воскресло во мне перед столь дивным ее воплощением, и холодные рассуждения Волка Ларсена о смысле жизни показались нелепыми и смешными.
   - Вы сентиментальны, как мистер Ван-Вейден, - язвительно произнес Ларсен. - Почему эти люди чертыхаются? Да потому, что кто-то помешал исполнению их желаний. А каковы их желания? Пожрать повкусней да поваляться на мягкой постели, сойдя на берег, после того как им выплатят кругленькую сумму. Женщины и вино, животный разгул - вот и все их желания, все, чем полны их души, - их высшие стремления, их идеалы, если хотите. То, как они проявляют свои чувства, зрелище малопривлекательное, зато сейчас очень ясно видно, что они задеты за живое. Растревожить их душу можно сильнее всего, если залезть к ним в карман.
   - Однако по вашему поведению не видно, чтобы к вам залезли в карман, - сказала она смеясь.
   - Видимо, я просто веду себя иначе, а мне тоже залезли в карман и, следовательно, растревожили и мою душу. Если подсчитать примерно, сколько шкур украла у нас сегодня "Македония", то, учитывая последние цены на котиковые шкуры на лондонском рынке, "Призрак" потерял тысячи полторы долларов, никак не меньше.
   - Вы говорите об этом так спокойно... - начала она.
   - Но я совсем не спокоен, - перебил он. - Я мог бы убить того, кто меня ограбил. Да, да, я знаю - он мой брат! Вздор! Сантименты!
   Внезапно выражение его лица изменилось, и он проговорил менее резко и с ноткой искренности в голосе:
   - Вы, люди сентиментальные, должны быть счастливы, поистине счастливы, мечтая о чем-то своем и находя в жизни что-то хорошее. Найдете что-нибудь хорошее, и, глядишь, сами себя чувствуете хорошими. А вот скажите-ка мне, вы оба, есть что-нибудь хорошее во мне?
   - Внешне вы, по-своему, совсем неплохи, - определил я.
   - В вас заложено все, чтобы творить добро, - отвечала Мод Брустер.
   - Так я и знал! - сердито воскликнул он. - Ваши слова для меня пустой звук. В том, как вы выразили свою мысль, нет ничего ясного, четкого, определенного. Ее нельзя взять в руки и рассмотреть. Собственно говоря, это даже не мысль. Это впечатление, сантимент, выросший из иллюзии, но вовсе не плод разума.
   Понемногу его голос смягчился, и в нем снова прозвучала искренняя нотка.
   - Видите ли, я тоже порой ловлю себя на желании быть слепым к фактам жизни и жить иллюзиями и вымыслами. Они лживы, насквозь лживы, они противоречат здравому смыслу. И, несмотря на это, мой разум подсказывает мне, что высшее наслаждение в том и состоит, чтобы мечтать и жить иллюзиями, хоть они и лживы. А ведь в конце-то концов наслаждение - единственная наша награда в жизни. Не будь наслаждения - не стоило бы и жить. Взять на себя труд жить и ничего от жизни не поучать - да это же хуже, чем быть трупом. Кто больше наслаждается, тот и живет полнее, а вас все ваши вымыслы и фантазии огорчают меньше, а тешат больше, чем меня - мои факты.
   Он медленно, задумчиво покачал головой.
   - Часто, очень часто я сомневаюсь в ценности человеческого разума. Мечты, вероятно, дают нам больше, чем разум, приносят больше удовлетворения. Эмоциональное наслаждение полнее и длительнее интеллектуального, не говоря уж о том, что за мгновения интеллектуальной радости потом расплачиваешься черной меланхолией. А эмоциональное удовлетворение влечет за собой лишь легкое притупление чувств, которое скоро проходит. Я завидую вам, завидую вам!
   Он внезапно оборвал свою речь, и по губам его скользнула знакомая мне странная усмешка.
   - Но я завидую вам умом, а не сердцем, заметьте. Зависть-продукт мозга, ее диктует мне мой разум. Так трезвый человек, которому надоела его трезвость, жалеет, глядя на пьяных, что он сам не пьян.
   - Вы хотите сказать: так умник глядит на дураков и жалеет, что он сам не дурак, - засмеялся я.
   - Вот именно, - отвечал он. - Вы пара блаженных, обанкротившихся дураков. У вас нет ни одного факта за душой.
   - Однако мы живем на свои ценности не хуже вас, - возразила Мод Брустер.
   - Даже лучше, потому что вам это ничего не стоит.
   - И еще потому, что мы берем в долг у вечности.
   - Так ли это, или вы только воображаете, что это так, - не имеет значения. Все равно вы тратите то, чего у вас нет, а взамен приобретаете большие ценности, чем я, тратящий то, что у меня есть, и что я добыл в поте лица своего.
   - Почему же вы не переведете свой капитал в другую валюту? - насмешливо спросила она.
   Он быстро, с тенью надежды, взглянул на нее и, помолчав, ответил со вздохом:
   - Поздно. Я бы и рад, пожалуй, да не могу. Весь мой капитал - в валюте старого выпуска, и мне от нее не избавиться. Я не могу заставить себя признать ценность какой-либо другой валюты, кроме моей.
   Он умолк. Взгляд его, рассеянно скользнув по ее лицу, затерялся где-то в синей морской дали. Звериная тоска снова овладела им; по телу его пробежала дрожь. Своими рассуждениями он довел себя до приступа хандры, и можно было ждать, что часа через два она найдет себе разрядку в какой-нибудь дьявольской выходке. Мне вспомнился Чарли Фэрасет, и я подумал, что эта тоска - кара, которая постигает каждого материалиста.
   
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
   Утром во время завтрака Волк Ларсен обратился ко мне с вопросом:
   - Вы уже поднимались на палубу, мистер Ван-Вейден? Какая сегодня погода?
   - Довольно ясно, - ответил я, бросая взгляд на солнечный луч, играющий на ступеньке трапа. - Ветер западный, свежий и, кажется, будет еще крепчать, если верить прогнозу Луиса.
   Капитан кивнул с довольным видом.
   - Туман не предвидится?
   - На севере и на северо-западе густая пелена. Он снова кивнул и, казалось, остался еще более доволен, услышав это.
   - А что "Македония"?
   - Ее нигде не видно, - отвечал я.
   Я мог бы поклясться, что при этом сообщении лицо у него вытянулось, но почему это так его разочаровало, было мне непонятно.
   Вскоре все разъяснилось.
   - Дым впереди! - донеслось с палубы, и лицо Ларсена снова оживилось.
   - Превосходно! - воскликнул он. Вскочив из-за стола, он поднялся на палубу и направился к изгнанным из кают-компании охотникам, которые вкушали свой первый завтрак у себя в кубрике.
   Ни Мод Брустер, ни я почти не притронулись к еде. Мы переглянулись тревожно, в полном молчании прислушиваясь к голосу капитана, доносившемуся сквозь переборка. Говорил он долго, и конец его речи был встречен одобрительным ревом. Переборка была толстая, и мы не могли разобрать слов, но они явно произвели большое впечатление на охотников. Рев стих и перешел в оживленный говор и веселые возгласы.
   Вскоре на палубе поднялись шум и возня, и я понял, что матросы вызваны наверх и готовятся спускать шлюпки. Мод Брустер вышла вместе со мной на палубу, и я покинул ее у края юта, откуда она могла видеть все и в то же время оставаться в стороне. Матросы, должно быть, тоже были посвящены в замыслы капитана, так как работали с необыкновенным рвением. Охотники, прихватив дробовики, ящики с патронами и - что было совсем необычно - винтовки, высыпали на палубу. Они почти никогда не брали с собой винтовок, так как котики, убитые пулей с дальнего расстояния, неизменно тонули, прежде чем подоспеет шлюпка. Но сегодня каждый охотник взял с собой винтовку и большой запас патронов. Я заметил, как они довольно ухмылялись, поглядывая на дымок "Македонии", который поднимался все выше и выше, по мере того как пароход приближался к нам с запада.
   Все пять шлюпок были быстро спущены на воду. Как и накануне, они разошлись веером в северном направлении. Мы следовали поодаль. Я с любопытством наблюдал за ними, но все шло, как обычно. Охотники спускали паруса, били зверя, снова ставили паруса и продолжали свой путь, как делалось это изо дня в день. "Македония" повторила свой вчерашний маневр - начала спускать свои шлюпки впереди, поперек нашего курса, с целью "подмести" море. Четырнадцать шлюпок "Македонии" для успешной охоты должны были рассеяться на довольно обширном пространстве, и пароход, перерезав нам путь, продолжал двигаться на северо-восток, спуская шлюпки.
   - Что вы будете делать? - спросил я Волка Ларсена, снедаемый любопытством.
   - Вас это не касается, - грубо ответил он. - Узнаете в свое время. А пока Что молитесь о хорошем ветре.
   - Впрочем, могу сказать, - добавил он, помолчав. - Я намерен угостить братца по его же рецепту. Короче говоря, "подметать" море теперь буду я, и не один день, а до конца сезона, если нам повезет.
   - А если нет?
   - Это исключается, - рассмеялся он. - Нам должно повезти, иначе мы пропали.
   Он стоял на руле, а я пошел в матросский кубрик проведать своих пациентов - Нилсона и Магриджа. У Нилсона переломанная нога хорошо срасталась, и он был довольно бодр и весел, но кок пребывал в черной меланхолии, и мне невольно стало искренне жаль этого горемыку. Казалось поразительным, что после всего перенесенного он все еще жив и продолжает цепляться за жизнь. Судьба не щадила беднягу: калеча его из года в год, она превратила его тщедушное тело в какой-то обломок кораблекрушения, но искорка жизни упрямо тлела в нем.
   - С хорошим протезом, какие теперь делают, ты сможешь топтаться в камбузах до скончания века, - подбодрил я его.
   Он ответил мне очень серьезно, даже торжественно:
   - Не знаю, о каких вы там протезах толкуете, мистер Ван-Вейден, только я не умру спокойно, пока не увижу, что эта скотина издохла, будь он проклят! Ему не пережить меня, нет! Он не имеет права жить и, как сказано в священном писании: "И окончит дни свои в муках". А я добавлю: аминь, и чтоб он сдох поскорей!
   Вернувшись на палубу, я увидел, что Волк Ларсен одной рукой вертит штурвал, а в другой держит морской бинокль, изучая расположение шлюпок и внимательно следя за движением "Македонии". Я заметил, что наши шлюпки привалились к ветру и взяли курс на северо-запад, но смысл этого маневра был мне не ясен, так как впереди их находилось пять шлюпок "Македонии", которые, в свою очередь, тоже взяли круче к ветру. Таким образом, они все более уклонялись на запад, постепенно удаляясь от остальных шлюпок. Наши шлюпки шли и под парусами и на веслах. Подгоняемая каждая тремя парами весел - даже охотники гребли, - они быстро догоняли "неприятеля". Дым парохода таял вдали, превращаясь в едва различимое пятнышко на северо-востоке. Самого судна уже не было видно.
   До сих пор мы еле-еле продвигались вперед, и паруса почти все время полоскались на ветру; раза два мы даже ненадолго ложились в дрейф. Но теперь все изменилось. Шкоты были выбраны, и Волк Ларсен повел "Призрак" полным ходом. Мы промчались мимо наших шлюпок и стали приближаться к ближайшей шлюпке с "Македонии".
   - Отдайте бом-кливер, мистер Ван-Вейден, - скомандовал Волк Ларсен, - и приготовьтесь выбрать кливер и стаксель!
   Я побежал исполнять команду, и когда мы медленно скользили мимо шлюпки в каких-нибудь ста футах от нее с подветренной стороны, нирал блом-кливера был уже выбран и закреплен. Трое людей на шлюпке подозрительно поглядывали в нашу сторону. Они не могли не знать Волка Ларсена, хотя бы понаслышке, а ведь они только что "подметали" море перед нашими шлюпками. Я обратил внимание на то, что охотник - здоровенный малый скандинавского типа, сидевший на носу, - держит на коленях винтовку, что, казалось, было сейчас совсем ни к чему, - винтовка могла бы лежать на месте. Когда мы поравнялись с ними. Волк Ларсен помахал им рукой и крикнул:
   - Поднимайтесь к нам "подрейфовать"! Слово "подрейфовать" на языке промысловых шхун заменяет сразу два глагола: "навестить" и "поболтать". Оно отражает общительность моряков и сулит приятное разнообразие в их монотонной жизни.
   "Призрак" привелся к ветру, и я, закончив свою работу на баке, побежал на корму помочь матросам управиться с гротом.
   - Прошу вас оставаться на палубе, мисс Брустер, - сказал Волк Ларсен, направляясь встречать гостей. - И вас тоже, мистер Ван-Вейден.
   Матросы на шлюпке, спустив парус, подвели ее к борту шхуны. Охотник, похожий на золотобородого викинга, перелез через планшир и спрыгнул на палубу.
   Я заметил, что этот богатырь держится настороженно. Сомнение и недоверие были ясно написаны на его лице. Это было открытое лицо, хотя густая борода и придавала ему несколько свирепый вид. Однако, когда охотник перевел взгляд с капитана на меня и увидел, что нас только двое, а потом поглядел на своих двух матросов, которые поднялись на борт следом за ним, лицо его просветлело. Бояться не было причины. Он, как Голиаф, возвышался над Волком Ларсеном. Ростом он был никак не меньше шести футов и восьми дюймов, а весил - это я узнал впоследствии - двести сорок фунтов. И притом ни капли жира, только кости и мышцы.
   Но тревога снова промелькнула в его глазах, когда Волк Ларсен, остановившись у трапа, пригласил его спуститься в кают-компанию. Впрочем, он тут же приободрился, еще раз окинув взглядом капитана: Волк Ларсен был крупный мужчина, но рядом с ним казался карликом. Это положило конец колебаниям гостя, и он начал спускаться по трапу Ларсен последовал за ним. Тем временем оба гребца направились, согласно обычаю, на бак - в гости к матросам.
   Внезапно из кают-компании донеслись страшные звуки, подобные рычанию льва, и шум яростной схватки. Это сцепились лев с леопардом. Волк Ларсен - леопард - напал на льва, и лев рычал.
   - Вот вам святость нашего гостеприимства! - с горечью обратился я к Мод Брустер.
   Она утвердительно кивнула; мучительное отвращение исказило ее лицо, и я вспомнил, как я сам страдал при виде физического насилия, когда впервые попал на "Призрак".
   - Не лучше ли вам уйти подальше, ну хотя бы на бак, пока все это не кончится? - предложил я.
   Но она отрицательно покачала головой, глядя на меня жалобными глазами. И в них не было страха, хотя я видел, что она потрясена этим новым проявлением зверства.
   - Прошу вас, поймите, - сказал я, воспользовавшись случаем, - какую бы роль ни приходилось мне играть в том, что здесь происходит или может еще произойти, я не могу поступать иначе... если только мы хотим выбраться отсюда живыми. Мне тоже нелегко, - добавил я.
   - Я понимаю, - отозвалась она. Голос ее звучал слабо, словно доносился издалека, но взгляд подтвердил, что она понимает меня.
   Внизу все стихло, и Волк Ларсен поднялся на палубу. Лицо его под бронзовым загаром слегка покраснело, но других следов борьбы не было заметно.
   - Пришлите сюда тех двоих, мистер Ван-Вейден! - сказал он.
   Я повиновался, и через минуту они стояли перед ним.
   - Поднимите шлюпку, - обратился он к матросам. - Ваш охотник решил немного задержаться и не хочет, чтоб ее зря колотило о борт. Поднять шлюпку. говорю я! - повторил он более резко, заметив, что они колеблются. - Почем знать, может, вам придется некоторое время поплавать со мной, - продолжал он, в то время как матросы нерешительно принялись выполнять приказание. Он говорил, не повышая голоса, но в тоне его слышалась угроза. - Так что лучше уж начнем по-хорошему. А ну живей! У Смерти Ларсена, небось, проворнее поворачивались, сами знаете!
...
Страницы: [0] [1] [2] [3] [4]  [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11]

Обратная связь Главная страница

Copyright © 2010.
ЗАО АСУ-Импульс.

Пишите нам по адресу : info@e-kniga.ru