- В самый раз, - сказала Джун. - Прелесть, как оригинально. Харолд прямо влюбится.
Ювелирные украшения будут ценится всегда. И не так важно серебро это или золото, натуральный камень или полудрагоценный. Главное, чтобы изделие было выполнено качественно и со вкусом. Наш
ювелирный завод изготавливает как раз такие прекрасные украшения.
- Не знаю, - сказала Флер. Пока что темперамент рафаэлита казался ей не очень-то влюбчивым. Они прошли в ателье, ни разу не упомянув о Джоне. Портрета Энн не было. И как только Джун вышла принести "как раз то, что нужном для фона. Флер сказала:
- Ну? Будете вы писать портрет моего кузена Джона? Рафаэлит кивнул.
- Он не хотел, она его заставила.
- Когда начинаете?
- Завтра, - сказал рафаэлит. - Он будет приходить по утрам, одну неделю. Что в неделю сделаешь?
- Если у него только неделя, ему бы лучше поселиться здесь.
- Не хочет без жены, а жена простужена.
- О, - сказала Флер, и мысль ее быстро заработала. - Так тогда ему, вероятно, удобнее позировать днем? Я могу приходить утром; даже лучше - чувствуешь себя свежее. Джун могла бы известить его по телефону. Рафаэлит пробурчал что-то, что могло быть истолковано как согласие. Уходя, она сказала Джун:
- Я хочу приходить к десяти утра, тогда день у меня освобождается для моего дома отдыха в Доркинге. Вы из могли бы устроить, чтобы Джон приезжал днем? Ему было бы удобнее. Только не говорите ему, что я здесь бываю, за одну неделю мой портрет вряд ли станет узнаваемым.
- О, - сказала Джун, - Кот это неверно. Харолд всегда с самого начала дает сходство; но он, конечно, будет ставить холст лицом к стене, он всегда так делает, пока работает над картиной.
- Хорошо! Он уже сегодня кое-что сделал. Так если вы беретесь позвонить Джону, я приеду завтра в десять.
И она терпела еще целый день. А через два дня кивнула на холст, прислоненный лицом к стене, и спросила:
- Ну, как ведет себя мой кузен?
- Плохо, - сказал рафаэлит. - Ему не интересно. Наверно, ум не тем занят.
- Он ведь, знаете, поэт, - сказала Флер.
Рафаэлит взглянул на нее глазами припадочного:
- Поэт! Голова у него неправильной формы - челюсть длинна, и глаза сидят слишком глубоко.
- А зато какие волосы! Вы разве не находите, что он приятная натура?
- Приятная! - повторил Рафаэлит. - Я все пишу, будь оно красиво или страшно как смертный грех. Возьмите рафаэлевского папу [32] - видали вы когда-нибудь лучший портрет или более уродливого человека? Уродство неприятно, но оно существует.
- Понятно, - сказала Флер.
- Я всегда говорю понятные вещи. Единственно, что сейчас истинно ново, - это трюизмы. Поэтому мое творчество значительно и кажется новым. Люди так далеко отошли от понятного, что только понятное их и ошарашивает. Советую вам над этим подумать.
- В этом много правды, - сказала Флер.
- Конечно, - сказал рафаэлит, - трюизм нужно выразить сильно и ясно. Если вы на это не способны, лучше ходить и ныть да ломаться по гостиным, как делают гагаисты. Трагикомический они народ - стараются доказать, что коктейль лучше старого бренди. Я вчера встретил человека, который сказал мне, что четыре года писал стихотворение в двадцать две строки, которые никто не может понять. Это ли не трагикомедия? Но он себе на нем составит имя, и о нем будут говорить, пока кто-нибудь и пять лет не напишет двадцать три строки еще более заумные... Голову выше... Молчаливый тип ваш кузен.
- Молчание - большой талант, - сказала Флер.
Рафаэлит ухмыльнулся.
- Вы, верно, думаете, что я им не одарен. Но вы ошибаетесь, сударыня. Я недавно две недели прожил, не открывая рта, кроме как для еды, а если говорил, так "да" или "нет". Она даже испугалась.
- Неважно вы с ней обращаетесь, - сказала Флер.
- Неважно. Ей моя душа нужна. Самая гадкая черта в женщинах - о присутствующих, конечно, не говорят - мало им своей души.
- Может, у них и нет ее, - сказала Флер.
- Магометанская точка зрения - что ж, не так уж глупо. Женщине вечно нужна душа мужчины, ребенка, собаки. Мужчины довольствуются телом.
- Меня больше интересует ваша теория трюизмов, мистер Блэйд.
- Вторая теория не по зубам? А? Попал в точку? Плечо немножко поверните. Нет, влево... Так ведь это тоже трюизм, что женщине вечно нужна чья-то душа, - только люди об этом забыли. Вот хоть Сикстинская мадонна! У младенца своя душа, а мадонна парит над душой младенца. Тем и хороша картина, помимо линий и красок. Она утверждает великий трюизм; но его уже никто не видит. Вернее, никто из профессионалов - у них ум "за разум зашел.
- Какой же трюизм вы собираетесь утвердить в моем портрете?
- А вы не беспокойтесь, - сказал рафаэлит. - Какойнибудь да окажется, когда будет готово, хотя, пока я работаю, я и сам не знаю, какой именно. Темперамент не скроешь. Хотите отдохнуть?
- Ужасно. Какой трюизм вы воплотили в портрете жены моего кузена?
- Мама родная! - сказал рафаэлит. - Ну и допрос!
- Ведь вы не сделали для нее исключения? Какой-нибудь трюизм да есть?
- Во всяком случае, что нужно, я передал. Она не на - стоящая американка.
- То есть как?
- Какие-нибудь предки другие - может быть, ирландцы или бретонцы. И на русалку похожа.
- Она, кажется, росла где-то в глуши, - сухо сказала Флер.
Рафаэлит поглядел на нее.
- Не нравится вам эта леди?
- Нравится, конечно, но вы разве не замечали, что живописные люди обычно скучны? А мой кузен - какой будет его трюизм?
- Совесть, - сказал рафаэлит. - Этот молодой человек далеко пойдет по пути праведному. Он не спокоен.
Резкое движение встряхнуло все бубенчики на костюме Флер.
- Какое страшное пророчество! Ну, будем продолжать?
IV
РАЗГОВОР В АВТОМОБИЛЕ
И еще один день Флер терпела; потом после утреннего сеанса забыла в ателье сумочку. Она заехала за ней в тот же день, попозже. Джон еще не ушел. Он только что кончил позировать и стоял, потягиваясь и зевая.
- Еще разок, Джон! Я каждое утро жалею, что у меня не твой рот. Мистер Блэйд, я забыла здесь сумочку; в ней у меня чековая книжка, она мне сегодня понадобится в Доркинге. Кстати, завтра я, вероятно, на полчаса опоздаю. Ты знал, Джон, что мы с тобой товарищи по несчастью? Мы будто в прятки играли. Как дела? Я слышала, Энн простужена. Передай, что я очень ей сочувствую. Как подвигается портрет? Можно взглянуть одним глазком, мистер Блэйд, мне интересно, выявляется ли трюизм? О! Будет замечательно! Я уже вижу линию.
- Да ну? - сказал рафаэлит. - А я нет.
- Вот моя несчастная сумочка. Если ты кончил, Джон, могу подвезти тебя до Доркинга; там попадешь на более ранний поезд. Поедем, повеселишь меня дорогой. Я так давно тебя не видела!
На Хэммерсмитском мосту к Флер вернулось самообладание, которого внешне она и не теряла. Ока легко болтала на легкие темы, давая Джону время привыкнуть к ее близости.
- Я езжу туда каждый день к вечеру, делаю там, что нужно, а рано утром возвращаюсь в город. Так что до Доркинга я всегда могу тебя довезти. Почему бы нам не видеться изредка? Мы же друзья, Джон?
- Наши встречи не особенно-то способствуют счастью, Флер.
- Милый мой, что такое счастье? Если можно без вреда наполнить свою жизнь, почему не делать этого?
- Без вреда?
- Рафаэлит считает, что у тебя жуткая совесть, Джон.
- Рафаэлит нахал.
- Да, но умный нахал. Ты и правда изменился, у тебя раньше не было этой морщинки между глазами, и челюсть стала очень уж мощная. Послушай, Джон, милый, будь мне другом, как говорится, и давай больше ни о чем не думать... Всегда с удовольствием проезжаю Уимблдонский луг - за него еще не взялись. Ты купил эту ферму?
- Почти.
- Хочешь, поедем через Робин-Хилл? Посмотрим на него сквозь деревья. Может, вдохновишься, напишешь поэму.
- Никогда больше не буду писать стихов. С этим покончено.
- Глупости, Джон. Тебя только нужно расшевелить.
Правда, я хорошо веду машину? Ведь я только месяц как выучилась.
- Ты все хорошо делаешь, Флер.
- Говоришь, точно тебе это не нравится. Ты знаешь, что мы никогда с тобой не танцевали до этого вечера в Нетлфолде? Доведется ли еще когда-нибудь потанцевать?
- Вероятно, нет.
- Джон-оптимист! Ага, улыбнулся! Смотри-ка, церковь! Тебя тут крестили?
- Меня вообще не крестили.
- Ах да. Ведь это был период, когда к таким вещам относились серьезно. Меня, кажется, два раза мучили - и в католическую веру, и в англиканскую. Вот я и получилась не такая религиозная, как ты, Джон.
- Я? Я не религиозен.
- А по-моему, да. Во всяком случае, у тебя есть моральные устои.
- В самом деле?
- Джон, ты мне напоминаешь вывески на владениях американцев: "Стой. - Гляди. - Берегись. - Не входи!" Ты, наверно, считаешь меня ужасно легкомысленной.
- Нет, Флер. Куда там! Ты имеешь понятие о прямой, соединяющей две точки.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ты знаешь, чего хочешь.
- Это тебе рафаэлит сообщил?
- Нет, он только подтвердил мою мысль.
- Ах, вот как? Не в меру болтлив этот молодой человек. Он развивал тебе свою теорию, что женщине нужна чужая душа, а мужчина довольствуется телом?
- Развивал.
- Он прав?
- Обидно с ним соглашаться, но, пожалуй, отчасти и прав.
- Ну, так я тебе скажу, что теперь есть сколько угодно женщин, которые держат свою душу при себе и довольствуются чужими телами.
- Ты из их числа. Флер?
- Может быть, еще что спросишь? Вон Робин-Хилл! Источник песен и сказаний о Форсайтах стоял среди деревьев, серый и важный; заходящее солнце косо освещало фасад, зеленые шторы были еще спущены.
Джон вздохнул.
- Хорошо мне здесь жилось.
- Пока не явилась я и не испортила все.
- Нет, это кощунство.
Флер дотронулась до его плеча.
- Ужасно мило с твоей стороны, Джон, голубчик. Ты всегда был милый, и я всегда буду любить тебя - совершенно невинно. Роща хороша. Гениальная мысль, осенила бога - создать лиственницы.
- Да. Холли говорит, что дедушка больше всего любил здесь рощу.
- Старый Джолион - тот, который не женился на своей возлюбленной, потому что у нее была чахотка?
- Этого я никогда не слышал. Но он - был чудесный старик, мои родители его страшно любили.
- Я видела его карточки. Пожалуйста, не отрасти себе такого подбородка, Джон. У всех Форсайтов они такие. Подбородка Джун я просто боюсь.
- Джун редкий человек.
- Ой, Джон, до чего ты благороден!
- Это плохо?
- Просто придает всему невероятную серьезность в мире, который того не стоит. Нет, Лонгфелло можешь не цитировать. Ты, когда вернешься, скажешь Энн, что ехал со мной?
- А почему бы нет?
- Я и так доставляю ей неприятности, правда? Можешь не отвечать, Джон. Но, по-моему, это нехорошо с ее стороны. Мне так мало нужно, и твоя позиция так надежна.
- Надежна? - Флер показалось, будто он прикусил это слово, и минуту она была счастлива.
- Сейчас ты похож на львенка. У львят есть совесть?
Рафаэлиту будет над чем поработать. И все-таки мне думается, не такая у тебя совесть, чтобы сказать Энн. Зачем ее расстраивать, если у нее природная склонность ко всяким волнениям? - По молчанию, бывшему ей ответом, она поняла, что сделала ошибку. На этот раз осечка, как говорят в детективных романах.
И через Эпсом и Ледерхед они проехали молча.
- Ты все так же любишь Англию, Джон?
- Больше.
- Что и говорить - страна замечательная.
- Ни за что не применил бы к ней это слово - великая и прекрасная страна.
- Майкл говорит, что ее душа - трава.
- Да, и если у меня будет ферма, я до этой души доберусь.
- Не могу вообразить тебя настоящим фермером.
- Ты, верно, вообще не можешь вообразить меня чемнибудь настоящим. Дилетант!
- Не говори гадостей. Просто у тебя, по-моему, слишком тонкая организация для фермера.
- Нет. Я хочу работать на земле - и буду.
- Это у тебя, наверно, атавизм, Джон. Первые Форсайты были фермерами. Мой отец хочет свезти меня посмотреть, где они жили.
- Ты ухватилась за эту мысль?
- Я не сентиментальна; ты разве это не понял? Интересно, ты хоть что-нибудь во мне понял? - И, склонившись над рулем, сказала тихо: - Ах, почему мы должны разговаривать в таком тоне!
- Я говорил, что ничего не выйдет.
- Нет, Джон, изредка я должна тебя видеть. Это не страшно. Время от времени я хочу и буду с тобой встречаться. Это мое право.
Слезы выступили у нее на глазах и медленно покатились по щекам. Джон дотронулся до ее руки.
- Флер! Не надо!
- Теперь я тебя высажу в Норт-Доркинге, и ты как раз поспеешь на пять сорок шесть. Вот мой дом. В следующий раз я тебе его непременно покажу. Я стараюсь быть умницей, Джон; и ты должен мне помочь... Ну, вот и приехали! До свидания, Джон, голубчик, и не расстраивай изза меня Энн, умоляю!
Жесткое рукопожатие, и он ушел. Флер повернула прочь от станции и медленно поехала назад по дороге.
Она поставила машину в гараж и вошла в "Дом отдыха". Еще не кончилось время летних отпусков, и там отдыхали семь молодых женщин, умучившихся на службе у Петтера. Поплина и им подобных.
Они сидели за ужином, и до слуха Флер доносилось веселое жужжанье. У этих девушек ничего нет, а у нее есть все, кроме того единственного, что ей больше всего нужно. Прислушиваясь к их говору и смеху, она на минуту устыдилась. Нет, она бы с ними не поменялась, а между тем ей казалось, что без этой одной вещи и жить нельзя. И пока она обходила дом, расставляла цветы, отдавала распоряжения на завтра, осматривала спальни, снизу долетал смех, веселый и безудержный, и будто дразнил ее.
V
ОПЯТЬ РАЗГОВОР В АВТОМОБИЛЕ
Джон был не столь высокого мнения о себе, чтобы спокойно дать любить себя одновременно двум хорошеньким и милым молодым женщинам. Из Пулборо, где он теперь каждый день оставлял машину Вэлз, он поехал домой с печалью в сердце и путаницей в мыслях. Его шесть свиданий с Флер, с тех пор как он вернулся в Англию, шли по линии какого-то мучительного crescendo [33]. Танцуя с ней, он понял ее состояние, но все еще не подозревал, что она сознательно его преследует, а собственные его чувства не становились ему яснее, сколько бы он ни копался у себя в сердце. Сказать ли Энн о сегодняшней встрече? - Много раз тихо и мягко она давала ему понять, что боится Флер. К чему множить ее страхи, когда на то нет реальных оснований? Идея портрета принадлежит не ему, и только в течение ближайших дней он может еще встретиться с Флер. После этого они будут видаться два-три раза в год. "Не говори Энн, умоляю". Ну как после этого сказать? Ведь должен же он в какой-то мере уважать желания Флер. Она не по своей воле отказалась от него; не полюбила Майкла, как он полюбил Энн. Он так ничего и не придумал, пока ехал в Уонсдон. Когда-то мать сказала ему: "Никогда не лги, Джон, лицо тебя все равно выдаст". И теперь, хоть он и не сказал Энн, ее глаза, всюду следовавшие за ним, заметили, что он что-то от нее скрывает. Простуда ее вылилась в бронхит, так что она еще не выходила из своей комнаты, и безделье плохо действовало ей на нервы. Сейчас же после обеда Джон опять пошел наверх и стал ей читать вслух. Он читал "Худшее в мире путешествие", а она лежала на боку, подперев рукой лицо, и смотрела на него. Дым топящегося камина, запах ароматических лекарств, монотонное гудение собственного голоса, повествующего о похождениях яйца пингвина, - все усыпляло его, и наконец книга выпала у него из рук.
- Поспи, Джон, ты устал.
Джон откинулся на стуле, но не уснул. Он твердо знал, что у этой девочки, его жены, есть выдержка. Она умела молчать, когда ей было больно. Наблюдая за ней, он видел: она поняла, что находится в опасности, и теперь - так ему казалось - выжидала. Энн всегда знала, чего хочет. Ей присуща была настойчивость, не усложненная, как у Флер, современными веяниями; и решимость у нее была. Юные годы на родине, в Южной Каролине, она прожила просто и самостоятельно; и, не в пример большинству американских девушек, не слишком весело. Ее больно поразило, что не она была его первой любовью и что его первая любовь до сих пор его любит: это он знал. Она с самого начала не скрыла, что тревожится, но теперь, по-видимому, заняла выжидательную позицию. И еще Джон не мог не знать, что, несмотря на два года брака, она и теперь сильно в него влюблена. Он слышал, что девушки-американки редко знают человека, за которого выходят замуж, но порой ему казалось, что Энн знает его лучше, чем он сам. Если так, что она знает? Что он такое? Он хочет с пользой прожить свою жизнь; он хочет быть честным и добрым. Но, может, он все только хочет? Может, он обманщик? Не то, чем она его считает? Мысли были душные и тяжелые, как воздух в комнате. Что толку думать! Лучше и правда поспать! Он проснулся со словами:
- Алло! Я храпел?
- Нет, но вздрагивал во сне, как собака.
Джон встал и подошел к окну.
- Мне что-то снилось. Хороший вечер. Лучшее время года - сентябрь, если погода ясная.
- Да, я люблю осень. Твоя мама скоро приедет?
- Не раньше, чем мы устроимся. Она, по-моему, считает, что нам без нее лучше.
- Маме всегда, наверно, кажется, что она de trop [34], когда на самом деле этого нет.
- Лучше так, чем наоборот.
- Да. Не знаю, смогла бы я тоже так?
Джон обернулся. Она сидела в постели, смотрела прямо перед собой, хмурилась. Он подошел и поцеловал ее.
- Не раскрывайся, родная! - и натянул одеяло.
Она откинулась на подушку, смотрела на него - и опять он спросил себя, что она видит...
На следующий день Джун встретила его словами:
- Так Флер была здесь вчера и подвезла тебя? Я ей сегодня сказала свое мнение на этот счет.
- Какое же мнение? - спросил Джон.
- Что нельзя начинать все снова-здорова. Она избалована, ей нельзя доверять.
Он сердито повел глазами.
- Оставь, пожалуйста, Флер в покое.
- Я всегда всех оставляю в покое, - сказала Джун, - но я у себя дома и должна была сказать, что думаю.
- Тогда мне лучше прекратить сеансы.
- Нет, Джон, не глупи. Сеансов прекращать нельзя ни тебе, ни ей. Харолд вконец расстроится.
- А не его, Харолда!
Джун взяла его за отворот пиджака.
- Я совсем не то хотела сказать. Портреты получатся изумительные. Я только хотела сказать, что вам не надо здесь встречаться.
- Ты сказала это Флер?
- Да.
Джон рассмеялся, и смех его прозвучал жестко.
- Мы не дети, Джун.
- Ты Энн сказал?
- Нет.
- Вот видишь!
- Что?
Лицо у него стало упрямое и злое.
- Ты очень похож на своего отца и деда, Джон, - они терпеть не могли, когда им что-нибудь говорили.
- А ты?
- Если нужно, отчего же.
- Так вот, прошу тебя, не вмешивайся.
Щеки Джун залились румянцем, из глаз брызнули слезы; она смигнула их, встряхнулась и холодно сказала:
- Я никогда не вмешиваюсь.
- Правда?
Она еще гуще порозовела и вдруг погладила его по рукаву. Это тронуло Джона, он улыбнулся.
Весь сеанс он был не спокоен, а рафаэлит писал, и Джун входила и выходила, и лицо ее то хмурилось, то тосковало. Он думал, как поступить, если Флер опять за ним заедет. Но Флер не заехала, и он отправился домой один. Следующий день был воскресенье, и он не приезжал в город; но в понедельник, выходя от Джун после сеанса, он увидел, что автомобиль Флер стоит у подъезда.
- Сегодня я уж тебе покажу мой дом. Вероятно, Джун с тобой говорила, но я раскаявшаяся грешница, Джон. Полезай! - И Джон полез.
День был серый, ни освещение, ни обстановка не располагали к проявлению чувств, и "раскаявшаяся грешница" играла свою роль превосходно. Ни одно слово не выходило за пределы дружеской беседы. Она болтала об Америке, ее языке, ее книгах. Джон утверждал, что Америка неумеренна в своих ограничениях и в своем бунте против ограничений.
- Одним словом, - сказала Флер, - Америка молода.
- Да; но, насколько я понимаю, она с каждым днем молодеет.
- Мне Америка понравилась.
- О, мне так очень понравилась. А как выгодно я там продал мой фруктовый сад!
- Странно, что ты вернулся, Джон. Ведь ты такой... старомодный.
- В чем?
- Ну хотя бы в вопросах пола - я, хоть убей, не смогла бы обсуждать их с тобой.
- Ас другими можешь?
- О, почти со всеми. Ну, что ты хмуришься? Тебе нелегко пришлось бы в Лондоне или, скажем, в Нью-Йорке.
- Ненавижу, когда без нужды болтают на эти темы, - сердито сказал Джон. - Только французы понимают то, что связано с полом. Нельзя говорить об этом так, как говорят здесь или в Америке; это слишком реальный фактор.
Флер украдкой на него взглянула.
- Так оставим эту скользкую тему. Я даже не знаю, смогла ли бы я говорить с тобой об искусстве.
- Ты видала статую Сент-Годенса в Вашингтоне?
- Да, но это для нас обеих.
- Ах так? - проворчал Джон. - Чего же нужно людям?
- Ты знаешь так же хорошо, как и я.
- То есть - чтобы было непонятно?
- Если хочешь! Главное, что искусство теперь только тема для разговора; а о том, что каждому с первого взгляда понятно, не стоит и говорить - значит, это не искусство.
- По-моему, это глупо.
- Возможно. Но так забавнее.
- Раз ты сама это сознаешь, что же тут для тебя забавного?
- Опять скользкая тема! Попробуем еще! Пари держу, что тебе не по вкусу последние дамские моды.
- Почему? Вполне рациональная мода.
- Ого! Неужели на чем-то сошлись?
- Конечно, вы все были бы лучше без шляп. Голову мыть вам ведь теперь несложно.
- О, не отнимай у нас шляпы. Джон! Что останется от нашего стоицизма? Если бы нам не нужно было искать шляп, которые нам к лицу, жить стало бы слишком легко.
- Но они вам не к лицу.
- Согласна, голубчик; но я лучше тебя знаю женскую натуру. Надо же младенцу точить обо что-то зубки.
- Флер, ты слишком умна, чтобы жить в Лондоне.
- Мой милый мальчик, современная женщина нигде не живет. Она парит в собственном эфире.
- Но иногда все же спускается на землю.
Флер ответила не сразу, потом взглянула на него.
- Да, Джон, иногда спускается на землю. - И взгляд ее словно опять сказал: "Ах, почему мы должны разговаривать в таком тоне!"
Она показала ему дом так, чтобы у него создалось впечатление, будто она считается с удобствами других. Даже ее мимолетные разговоры с отдыхающими носили этот характер, Уходя, Джон чувствовал, как у него покалывает ладонь, и думал: "Ей нравится представляться легкомысленной, но в душе..." Всю дорогу домой он видел Сэссекс как в тумане, вспоминая, как улыбались ему ее ясные глаза, как смешно дрогнули ее губы, когда она сказала: "До свидания, мой хороший!" Как знать, может быть, она того и добивалась?
...
