Обратная связь Главная страница

Раздел ON-LINE >>
Информация о создателях >>
Услуги >>
Заказ >>
Главная страница >>

Алфавитный список  авторов >>
Алфавитный список  произведений >>

Почтовая    рассылка
Анонсы поступлений и новости сайта
Счетчики и каталоги


Информация и отзывы о компаниях
Цены и качество товаров и услуг в РФ


Раздел: On-line
Автор: 

Достоевский Федор Михайлович

Название: 

"Братья Карамазовы"

Страницы:[0] [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15]   [16] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27] [28] [29] [30] [31] [32] [33] [34] [35] [36] [37] [38] [39] [40] [41] [42] [43] [44] [45] [46] [47] [48] [49] [50] [51] [52] [53] [54] [55] [56] [57] [58] [59] [60] [61] [62] [63] [64]

    -- Не послать ли за Герценштубе? -- воскликнула было г-жа Хохлакова.
    -- Мама, вы меня убьете. Ваш Герценштубе приедет и скажет, что не может понять! Воды, воды! Мама, ради бога сходите сами, поторопите Юлию, которая где-то там завязла и никогда не может скоро придти! Да скорее же, мама, иначе я умру...
   
   Организации, занимающиеся торговлей и производством, обычно имеют личный транспорт, для доставки своих грузов. Но бывает так, что фирма не может позволить себе транспорт и тогда лучше воспользоваться услугами компании, по перевозке крупногабаритных грузов. Такие перевозки осуществляются, как в пределах России, так и зарубеж. Эти компании перевозят сборные грузы и осуществляют полный комплекс услуг.
   
    -- Да это ж пустяки! -- воскликнул Алеша, испугавшись их испуга.
    Юлия прибежала с водой. Алеша опустил в воду палец.
    -- Мама, ради бога, принесите корпию; корпию и этой едкой мутной воды для порезов, ну как ее зовут! У нас есть, есть, есть... Мама, вы сами знаете, где стклянка, в спальне вашей в шкапике направо, там большая стклянка и корпия...
    -- Сейчас принесу всё, Lise, только не кричи и не беспокойся. Видишь, как твердо Алексей Федорович переносит свое несчастие. И где это вы так ужасно могли поранить себя, Алексей Федорович?
    Г-жа Хохлакова поспешно вышла. Lise того только и ждала.
    -- Прежде всего отвечайте на вопрос, -- быстро заговорила она Алеше: -- где это вы так себя изволили поранить? А потом уж я с вами буду говорить совсем о другом. Ну!
    Алеша, инстинктом чувствуя, что для нее время до возвращения мамаши дорого, -- поспешно, много выпустив и сократив, но однако точно и ясно, передал ей о загадочной встрече своей со школьниками. Выслушав его, Lise всплеснула руками:
    -- Ну можно ли, можно ли вам, да еще в этом платье связываться с мальчишками! -- гневно вскричала она, как будто даже имея какое-то право над ним, -- да вы сами после того мальчик, самый маленький мальчик, какой только может быть! Однако вы непременно разузнайте мне как-нибудь про этого скверного мальчишку и мне всё расскажите, потому что тут какой-то секрет. Теперь второе, но прежде вопрос: можете ли вы. Алексей Федорович, несмотря на страдание от боли, говорить о совершенных пустяках, но говорить рассудительно?
    -- Совершенно могу, да и боли я такой уже теперь не чувствую.
    -- Это оттого, что ваш палец в воде. Ее нужно сейчас же переменить, потому что она мигом нагреется. Юлия, мигом принеси кусок льду из погреба и новую полоскательную чашку с водой. Ну, теперь она ушла, я о деле: мигом, милый Алексей Федорович, извольте отдать мне мое письмо, которое я вам прислала вчера, -- мигом, потому что сейчас может придти маменька, а я не хочу...
    -- Со мной нет письма.
    -- Неправда, оно с вами. Я так и знала, что вы так ответите. Оно у вас в этом кармане. Я так раскаивалась в этой глупой шутке всю ночь. Воротите же письмо сейчас, отдайте!
    -- Оно там осталось.
    -- Но вы не можете же меня считать за девочку, за маленькую-маленькую девочку, после моего письма с такою глупою шуткой! Я прошу у вас прощения за глупую шутку, но письмо вы непременно мне принесите, если уж его нет у вас в самом деле, -- сегодня же принесите, непременно, непременно!
    -- Сегодня никак нельзя, потому что я уйду в монастырь и не приду к вам дня два, три, четыре может быть, потому что старец Зосима...
    -- Четыре дня, экой вздор! Послушайте, вы очень надо мной смеялись?
    -- Я ни капли не смеялся.
    -- Почему же?
    -- Потому что я совершенно всему поверил.
    -- Вы меня оскорбляете!
    -- Нисколько. Я как прочел, то тотчас и подумал, что этак всё и будет, потому что я, как только умрет старец Зосима, сейчас должен буду выйти из монастыря. Затем я буду продолжать курс и сдам экзамен, а как придет законный срок, мы и женимся. Я вас буду любить. Хоть мне и некогда было еще думать, но я подумал, что лучше вас жены не найду, а мне старец велит жениться...
    -- Да ведь я урод, меня на креслах возят! -- засмеялась Лиза с зардевшимся на щеках румянцем.
    -- Я вас сам буду в кресле возить, но я уверен, что вы к тому сроку выздоровеете.
    -- Но вы сумасшедший, -- нервно проговорила Лиза, -- из такой шутки и вдруг вывели такой вздор!.. Ах, вот и мамаша, может быть, очень кстати. Мама, как вы всегда запоздаете, можно ли так долго! Вот уж Юлия и лед несет!
    -- Ax, Lise, не кричи, главное, -- ты не кричи. У меня от этого крику... Что ж делать, коли ты сама корпию в другое место засунула... Я искала, искала... Я подозреваю, что ты это нарочно сделала.
    -- Да ведь не могла же я знать, что он придет с укушенным пальцем, а то может быть вправду нарочно бы сделала. Ангел мама, вы начинаете говорить чрезвычайно остроумные вещи.
    -- Пусть остроумные, но какие чувства, Lise, насчет пальца Алексея Федоровича и всего этого! Ох, милый Алексей Федорович, меня убивают не частности, не Герценштубе какой-нибудь, а всё вместе, всё в целом, вот чего я не могу вынести.
    -- Довольно, мама, довольно о Герценштубе, -- весело смеялась Лиза, -- давайте же скорей корпию, мама, и воду. Это просто свинцовая примочка, Алексей Федорович, я теперь вспомнила имя, но это прекрасная примочка. Мама, вообразите себе, он с мальчишками дорогой подрался на улице, и это мальчишка ему укусил, ну не маленький ли, не маленький ли он сам человек, и можно ли ему, мама, после этого жениться, потому что он, вообразите себе, он хочет жениться, мама. Представьте себе, что он женат, ну не смех ли, не ужасно ли это?
    И Lise всё смеялась своим нервным мелким смешком, лукаво смотря на Алешу.
    -- Ну, как же жениться, Lise, и с какой стати это, и совсем это тебе некстати... тогда как этот мальчик может быть бешеный.
    -- Ах, мама! Разве бывают бешеные мальчики?
    -- Почему ж не бывают, Lise, точно я глупость сказала. Вашего мальчика укусила бешеная собака, и он стал бешеный мальчик и вот кого-нибудь и укусит около себя в свою очередь. Как она вам хорошо перевязала, Алексей Федорович, я бы никогда так не сумела. Чувствуете вы теперь боль?
    -- Теперь очень небольшую.
    -- А не боитесь ли вы воды? -- спросила Lise.
    -- Ну, довольно, Lise, я может быть в самом деле очень поспешно сказала про бешеного мальчика, а ты уж сейчас и вывела. Катерина Ивановна только что узнала, что вы пришли, Алексей Федорович, так и бросилась ко мне, она вас жаждет, жаждет.
    -- Ах, мама! Подите одна туда, а он не может пойти сейчас, он слишком страдает.
    -- Совсем не страдаю, я очень могу пойти... -- сказал Алеша.
    -- Как! Вы уходите? Так-то вы? Так-то вы?
    -- Что ж? Ведь я когда кончу там, то опять приду, и мы опять можем говорить сколько вам будет угодно. А мне очень хотелось бы видеть поскорее Катерину Ивановну, потому что я во всяком случае очень хочу, как можно скорей воротиться сегодня в монастырь.
    -- Мама, возьмите его и скорее уведите. Алексей Федорович, не трудитесь заходить ко мне после Катерины Ивановны, а ступайте прямо в ваш монастырь, туда вам и дорога! А я спать хочу, я всю ночь не спала.
    -- Ах, Lise, это только шутки с твоей стороны, но что если бы ты в самом деле заснула! -- воскликнула г-жа Хохлакова.
    -- Я не знаю, чем я... Я останусь еще минуты три, если хотите, даже пять, -- пробормотал Алеша.
    -- Даже пять! Да уведите же его скорее, мама, это монстр!
    -- Lise, ты с ума сошла. Уйдемте, Алексей Федорович, она слишком капризна сегодня, я ее раздражать боюсь. О, горе с нервною женщиной, Алексей Федорович! А ведь в самом деле она может быть при вас спать захотела. Как это вы так скоро нагнали на нее сон, и как это счастливо!
    -- Ах мама, как вы мило стали говорить, целую вас, мамочка, за это.
    -- И я тебя тоже, Lise. Послушайте, Алексей Федорович, -- таинственно и важно быстрым шепотом заговорила г-жа Хохлакова. уходя с Алешей, -- я вам ничего не хочу внушать, ни подымать этой завесы, но вы войдите и сами увидите всё, что там происходит, это ужас, это самая фантастическая комедия: она любит вашего брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех сил, что любит вашего брата Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе с вами и, если не прогонят меня, дождусь конца.
    V. НАДРЫВ В ГОСТИНОЙ.
    Но в гостиной беседа уже оканчивалась; Катерина Ивановна была в большом возбуждении, хотя и имела вид решительный. В минуту когда вошли Алеша и г-жа Хохлакова, Иван Федорович вставал, чтоб уходить. Лицо его было несколько бледно, и Алеша с беспокойством поглядел на него. Дело в том, что тут для Алеши разрешалось теперь одно из его сомнений, одна беспокойная загадка, с некоторого времени его мучившая. Еще с месяц назад ему уже несколько раз, и с разных сторон внушали, что брат Иван любит Катерину Ивановну и, главное, действительно намерен "отбить" ее у Мити. До самого последнего времени это казалось Алеше чудовищным хотя и беспокоило его очень. Он любил обоих братьев и страшился между ними такого соперничества. Между тем сам Дмитрий Федорович вдруг прямо объявил ему вчера, что даже рад соперничеству брата Ивана и что это ему же, Дмитрию во многом поможет. Чему же поможет? Жениться ему на Грушеньке? Но дело это считал Алеша отчаянным и последним. Кроме всего этого, Алеша несомненно верил до самого вчерашнего вечера, что Катерина Ивановна сама до страсти и упорно любит брата его Дмитрия, -- но лишь до вчерашнего вечера верил. Сверх того ему почему-то всё мерещилось. что она не может любить такого, как Иван, а любит его брата Дмитрия, и именно таким, каким он есть, несмотря на всю чудовищность такой любви. Вчера же в сцене с Грушенькой ему вдруг как бы померещилось иное. Слово "надрыв", только что произнесенное г-жой Хохлаковой, заставило его почти вздрогнуть, потому что именно в эту ночь, полупроснувшись на рассвете, он вдруг, вероятно отвечая своему сновидению, произнес: "Надрыв, надрыв!" Снилась же ему всю ночь вчерашняя сцена у Катерины Ивановны. Теперь вдруг прямое и упорное уверение г-жи Хохлаковой, что Катерина Ивановна любит брата Ивана и только сама, нарочно, из какой-то игры, из "надрыва", обманывает себя и сама себя мучит напускною любовью своею к Дмитрию из какой-то будто бы благодарности, -- поразило Алешу: "Да, может быть и в самом деле полная правда именно в этих словах!" Но в таком случае, каково же положение брата Ивана? Алеша чувствовал каким-то инстинктом, что такому характеру как Катерина Ивановна надо было властвовать, а властвовать она могла бы лишь над таким, как Дмитрий, и отнюдь не над таким как Иван. Ибо Дмитрий только (положим, хоть в долгий срок) мог бы смириться наконец пред нею "к своему же счастию" (чего даже желал бы Алеша), но Иван нет, Иван не мог бы пред нею смириться, да и смирение это не дало бы ему счастия. Такое уж понятие Алеша почему-то невольно составил себе об Иване. И вот все эти колебания и соображения пролетели и мелькнули в его уме в тот миг, когда он вступал теперь в гостиную. Промелькнула и еще одна мысль: вдруг и неудержимо: "А что, если она и никого не любит, ни того ни другого?" Замечу, что Алеша как бы стыдился таких своих мыслей и упрекал себя в них, когда они в последний месяц, случалось, приходили ему: "Ну что я понимаю в любви и в женщинах и как могу я заключать такие решения", с упреком себе думал он после каждой подобной своей мысли или догадки. А между тем нельзя было не думать. Он понимал инстинктом, что теперь, например, в судьбе двух братьев его это соперничество слишком важный вопрос и от которого слишком много зависит. "Один гад съест другую гадину", произнес вчера брат Иван, говоря в раздражении про отца и брата Дмитрия. Стало быть брат Дмитрий в глазах его гад и может быть давно уже гад? Не с тех ли пор, как узнал брат Иван Катерину Ивановну? Слова эти конечно вырвались у Ивана вчера невольно, но тем важнее, что невольно. Если так, то какой же тут мир? Не новые ли, напротив, поводы к ненависти и вражде в их семействе? А главное, кого ему, Алеше, жалеть? И что каждому пожелать? Он любит их обоих, но что каждому из них пожелать среди таких страшных противоречий? В этой путанице можно было совсем потеряться, а сердце Алеши не могло выносить неизвестности, потому что характер любви его был всегда деятельный. Любить пассивно он не мог, возлюбив, он тотчас же принимался и помогать. А для этого надо было поставить цель, надо твердо было знать, что каждому из них хорошо и нужно, а утвердившись в верности цели, естественно каждому из них и помочь. Но вместо твердой цели во всем была лишь неясность и путаница. "Надрыв" произнесено теперь! Но что он мог понять хотя бы даже в этом надрыве? Первого даже слова во всей этой путанице он не понимает!
    Увидав Алешу, Катерина Ивановна быстро и с радостью проговорила Ивану Федоровичу, уже вставшему со своего места, чтоб уходить:
    -- На минутку! Останьтесь еще на одну минуту. Я хочу услышать мнение вот этого человека, которому я всем существом моим доверяю. Катерина Осиповна, не уходите и вы, -- прибавила она, обращаясь к г-же Хохлаковой. Она усадила Алешу подле себя, а Хохлакова села напротив, рядом с Иваном Федоровичем.
    -- Здесь все друзья мои, все, кого я имею в мире, милые друзья мои, -- горячо начала она голосом, в котором дрожали искренние страдальческие слезы, и сердце Алеши опять разом повернулось к ней. -- Вы, Алексей Федорович, вы были вчера свидетелем этого... ужаса и видели, какова я была. Вы не видали этого, Иван Федорович, он видел. Что он подумал обо мне вчера -- не знаю, знаю только одно, что повторись то же самое сегодня, сейчас, и я высказала бы такие же чувства, какие вчера, -- такие же чувства, такие же слова и такие же движения. Вы помните мои движения, Алексей Федорович, вы сами удержали меня в одном из них... (Говоря это, она покраснела, и глаза ее засверкали.) Объявляю вам, Алексей Федорович, что я не могу ни с чем примириться. Слушайте, Алексей Федорович, я даже не знаю, люблю ли я его теперь. Он мне стал жалок, это плохое свидетельство любви. Если б я любила его, продолжала любить, то я может быть не жалела бы его теперь, а напротив ненавидела...
    Голос ее задрожал, и слезинки блеснули на ее ресницах. Алеша вздрогнул внутри себя: эта девушка правдива и искренна. -- подумал он, -- и... и она более не любит Дмитрия!
    -- Это так! так! -- воскликнула-было г-жа Хохлакова.
    -- Подождите, милая Катерина Осиповна, я не сказала главного, не сказала окончательного, что решила в эту ночь. Я чувствую, что может быть решение мое ужасно, -- для меня, но предчувствую, что я уже не переменю его ни за что, ни за что, во всю жизнь мою, так и будет. Мой милый, мой добрый, мой всегдашний и великодушный советник и глубокий сердцеведец, и единственный друг мой, какого я только имею в мире, Иван Федорович, одобряет меня во всем и хвалит мое решение... Он его знает.
    -- Да, я одобряю его, -- тихим, но твердым голосом произнес Иван Федорович.
    -- Но я желаю, чтоб и Алеша (ах, Алексей Федорович простите, что я вас назвала Алешей просто), -- я желаю, чтоб и Алексей Федорович сказал мне теперь же при обоих друзьях моих -- права я или нет? У меня инстинктивное предчувствие, что вы, Алеша, брат мой милый (потому что вы брат мой милый), -- восторженно проговорила она опять, схватив его холодную руку своею горячею рукой, -- я предчувствую, что ваше решение, ваше одобрение, несмотря на все муки мои, подаст мне спокойствие, потому что после ваших слов я затихну и примирюсь, -- я это предчувствую!
    -- Я не знаю, о чем вы спросите меня, -- выговорил с зардевшимся лицом Алеша, -- я только знаю, что я вас люблю и желаю вам в эту минуту счастья больше, чем себе самому!.. Но ведь я ничего не знаю в этих делах... -- вдруг зачем-то поспешил он прибавить.
    -- В этих делах, Алексей Федорович, в этих делах теперь главное -- честь и долг, и не знаю что еще, но нечто высшее. даже может быть высшее самого долга. Мне сердце сказывает про это непреодолимое чувство и оно непреодолимо влечет меня. Всё впрочем в двух словах, я уже решилась: Если даже он и женится на той... твари (начала она торжественно), которой я никогда, никогда простить не могу, то я всё-таки не оставлю его! От этих пор я уже никогда, никогда не оставлю его! -- произнесла она с каким-то надрывом какого-то бледного вымученного восторга. -- То-есть не то, чтоб я таскалась за ним, попадалась ему поминутно на глаза, мучила его -- о нет, я уеду в другой город, куда хотите, но я всю жизнь, всю жизнь мою буду следить за ним не уставая. Когда же он станет с тою несчастен, а это непременно и сейчас же будет, то пусть придет ко мне и он встретит друга, сестру... Только сестру конечно и это навеки так, но он убедится наконец, что эта сестра действительно сестра его, любящая и всю жизнь ему пожертвовавшая. Я добьюсь того, я настою на том, что наконец он узнает меня и будет передавать мне всё не стыдясь! -- воскликнула она как бы в исступлении. -- Я буду богом его, которому он будет молиться, -- и это по меньшей мере он должен мне за измену свою и за то, что я перенесла чрез него вчера. И пусть же он видит во всю жизнь свою, что я всю жизнь мою буду верна ему и моему данному ему раз слову, несмотря на то, что он был неверен и изменил. Я буду... Я обращусь лишь в средство к его счастию (или как это сказать), в инструмент, в машину для его счастия, и это на всю жизнь, на всю жизнь, и чтоб он видел это впредь всю жизнь свою! Вот всё мое решение! Иван Федорович в высшей степени одобряет меня.
    Она задыхалась. Она может быть гораздо достойнее, искуснее и натуральнее хотела бы выразить свою мысль, но вышло слишком поспешно и слишком обнаженно. Много было молодой невыдержки, многое отзывалось лишь вчерашним раздражением, потребностью погордиться, это она почувствовала сама. Лицо ее как-то вдруг омрачилось, выражение глаз стало нехорошо. Алеша тотчас же заметил всё это и в сердце его шевельнулось сострадание. А тут как раз подбавил и брат Иван.
    -- Я высказал только мою мысль, -- сказал он. -- У всякой другой вышло бы всё это надломленно, вымученно, а у вас -- нет. Другая была бы неправа, а вы правы. Я не знаю, как это мотивировать, но я вижу, что вы искренни в высшей степени, а потому вы и правы...
    -- Но ведь это только в эту минуту... А что такое эта минута? Всего лишь вчерашнее оскорбление, -- вот что значит эта минута! -- не выдержала вдруг г-жа Хохлакова, очевидно не желавшая вмешиваться, но не удержавшаяся и вдруг сказавшая очень верную мысль.
    -- Так, так, -- перебил Иван, с каким-то вдруг азартом и видимо озлясь, что его перебили, -- так, но у другой эта минута лишь вчерашнее впечатление, и только минута, а с характером Катерины Ивановны эта минута -- протянется всю ее жизнь. Что для других лишь обещание, то для нее вековечный, тяжелый, угрюмый может быть, но неустанный долг. И она будет питаться чувством этого исполненного долга! Ваша жизнь, Катерина Ивановна, будет проходить теперь, в страдальческом созерцании собственных чувств, собственного подвига и собственного горя, но впоследствии страдание это смягчится, и жизнь ваша обратится уже в сладкое созерцание раз навсегда исполненного твердого и гордого замысла, действительно в своем роде гордого, во всяком случае отчаянного, но побежденного вами, и это сознание доставит вам наконец самое полное удовлетворение и примирит вас со всем остальным...
    Проговорил он это решительно с какою-то злобой, видимо нарочно, и даже может быть не желая скрыть своего намерения, то-есть, что говорит нарочно и в насмешку.
    -- О боже, как это всё не так! -- воскликнула опять г-жа Хохлакова.
    -- Алексей Федорович, скажите же вы! Мне мучительно надо знать, что вы мне скажете! -- воскликнула Катерина Ивановна и вдруг залилась слезами. Алеша встал с дивана.
    -- Это ничего, ничего! -- с плачем продолжала она, -- это от расстройства, от сегодняшней ночи, но подле таких двух друзей, как вы и брат ваш, я еще чувствую себя крепко... потому что знаю... вы оба меня никогда не оставите.
    -- К несчастью, я завтра же может быть должен уехать в Москву и надолго оставить вас... И это к несчастию неизменимо... -- проговорил вдруг Иван Федорович.
    -- Завтра, в Москву! -- перекосилось вдруг всё лицо Катерины Ивановны, -- но... но боже мой, как это счастливо!-- вскричала она в один миг совсем изменившимся голосом, и в один миг прогнав свои слезы, так что и следа не осталось. Именно в один миг произошла в ней удивительная перемена чрезвычайно изумившая Алешу: вместо плакавшей сейчас в каком-то надрыве своего чувства бедной оскорбленной девушки, явилась вдруг женщина, совершенно владеющая собой и даже чем-то чрезвычайно довольная, точно вдруг чему-то обрадовавшаяся.
    -- О, не то счастливо, что я вас покидаю, уж разумеется нет, -- как бы поправилась она вдруг с милою светскою улыбкой, -- такой друг как вы не может этого подумать; я слишком напротив несчастна, что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу и, схватив его за обе руки, с горячим чувством пожала их); но вот что счастливо, это то, что вы сами, лично, в состоянии будете передать теперь в Москве, тетушке и Агаше, всё мое положение, весь теперешний ужас мой, в полной откровенности с Агашей и щадя милую тетушку, так как сами сумеете это сделать. Вы не можете себе представить, как я была вчера и сегодня утром несчастна, недоумевая, как я напишу им это ужасное письмо... потому что в письме этого никак, ни за что не передашь... Теперь же мне легко будет написать, потому что вы там у них будете налицо и всё объясните. О, как я рада! Но я только этому рада, опять-таки поверьте мне. Сами вы мне конечно незаменимы... Сейчас же бегу напишу письмо, -- заключила она вдруг и даже шагнула уже, чтобы выйти из комнаты.
    -- А Алеша-то? А мнение-то Алексея Федоровича, которое вам так непременно желалось выслушать? -- вскричала г-жа Хохлакова. Язвительная и гневливая нотка прозвучала в ее словах.
    -- Я не забыла этого, -- приостановилась вдруг Катерина Ивановна, -- и почему вы так враждебны ко мне в такую минуту, Катерина Осиповна? -- с горьким, горячим упреком произнесла она. -- Что я сказала, то я и подтверждаю. Мне необходимо мнение его, мало того: мне надо решение его! Что он скажет, так и будет -- вот до какой степени, напротив, я жажду ваших слов, Алексей Федорович... Но чтo с вами?
    -- Я никогда не думал, я не могу этого представить! -- воскликнул вдруг Алеша горестно.
    -- Чего, чего?
    -- Он едет в Москву, а вы вскрикнули, что рады. -- это вы нарочно вскрикнули! А потом тотчас стали объяснять, что вы не тому рады, а что напротив жалеете, что... теряете друга, -- но и это вы нарочно сыграли... как на театре, в комедии сыграли!
    -- На театре? Как?.. Что это такое? -- воскликнула Катерина Ивановна в глубоком изумлении, вся вспыхнув и нахмурив брови.
    -- Да как ни уверяйте его, что вам жалко в нем друга, а всё-таки вы настаиваете ему в глаза, что счастье в том, что он уезжает... -- проговорил как-то совсем уже задыхаясь Алеша. Он стоял за столом и не садился.
    -- О чем вы, я не понимаю...
    -- Да я и сам не знаю... У меня вдруг как будто озарение... Я знаю, что я не хорошо это говорю, но я всё-таки всё скажу, -- продолжал Алеша тем же дрожащим и пересекающимся голосом: -- озарение мое в том, что вы брата Дмитрия может быть совсем не любите... с самого начала... Да и Дмитрий может быть не любит вас тоже вовсе... с самого начала... а только чтит... Я право не знаю, как я всё это теперь смею, но надо же кому-нибудь правду сказать... потому что никто здесь правды не хочет сказать...
    -- Какой правды? -- вскричала Катерина Ивановна, и что-то истерическое зазвенело в ее голосе.
    -- А вот какой, -- пролепетал Алеша, как будто полетев с крыши; -- позовите сейчас Дмитрия -- я его найду, -- и пусть он придет сюда и возьмет вас за руку, потом возьмет за руку брата Ивана и соединит ваши руки. Потому что вы мучаете Ивана, потому только, что его любите... а мучите потому, что Дмитрия надрывом любите... в неправду любите... потому что вверили себя так...
    Алеша оборвался и замолчал.
    -- Вы... вы... вы маленький юродивый, вот вы кто!-- и побледневшим уже лицом и скривившимися от злобы губами отрезала вдруг Катерина Ивановна. Иван Федорович вдруг засмеялся и встал с места. Шляпа была в руках его.
    -- Ты ошибся, мой добрый Алеша, -- проговорил он с выражением лица, которого никогда еще Алеша у него не видел, -- с выражением какой-то молодой искренности и сильного неудержимо откровенного чувства: -- никогда Катерина Ивановна не любила меня! Она знала всё время, что я ее люблю, хоть я и никогда не говорил ей ни слова о моей любви, -- знала, но меня не любила. Другом тоже я ее не был ни разу, ни одного дня: гордая женщина в моей дружбе не нуждалась. Она держала меня при себе для беспрерывного мщения. Она мстила мне и на мне за все оскорбления, которые постоянно и всякую минуту выносила во весь этот срок от Дмитрия, оскорбления с первой встречи их... Потому что и самая первая встреча их осталась у ней на сердце как оскорбление. Вот каково ее сердце! Я всё время только и делал, что выслушивал о любви ее к нему. Я теперь еду, но знайте, Катерина Ивановна, что вы действительно любите только его. И по мере оскорблений его всё больше и больше. Вот это и есть ваш надрыв. Вы именно любите его таким, каким он есть, вас оскорбляющим его любите. Если б он исправился, вы его тотчас забросили бы и разлюбили вовсе. Но вам он нужен, чтобы созерцать беспрерывно ваш подвиг верности и упрекать его в неверности. И всё это от вашей гордости. О, тут много принижения и унижения, но всё это от гордости... Я слишком молод и слишком сильно любил вас. Я знаю, что это бы не надо мне вам говорить, что было бы больше достоинства с моей стороны просто выйти от вас; было бы и не так для вас оскорбительно. Но ведь я еду далеко и не приеду никогда. Это ведь навеки... Я не хочу сидеть подле надрыва... Впрочем я уже не умею говорить, всё сказал... Прощайте, Катерина Ивановна, вам нельзя на меня сердиться, потому что я во сто раз более вас наказан: наказан уже тем одним, что никогда вас не увижу. Прощайте. Мне не надобно руки вашей. Вы слишком сознательно меня мучили, чтоб я вам в эту минуту мог простить.. Потом прощу, а теперь не надо руки.
    Den Dank, Dame, begehr ich nicht,
    прибавил он с искривленною улыбкой, доказав впрочем совершенно неожиданно, что и он может читать Шиллера до заучивания наизусть, чему прежде не поверил бы Алеша. Он вышел из комнаты, даже не простившись и с хозяйкой, г-жой Хохлаковой. Алеша всплеснул руками.
    -- Иван, -- крикнул он ему, как потерянный вслед, -- воротись, Иван! Нет, нет, он теперь ни за что не воротится! -- воскликнул он опять в горестном озарении, -- но это я, я виноват, я начал! Иван говорил злобно, нехорошо. Несправедливо и злобно... Он должен опять придти сюда, воротиться, воротиться... -- Алеша восклицал как полоумный.
    Катерина Ивановна вдруг вышла в другую комнату.
    -- Вы ничего не наделали, вы действовали прелестно, как ангел, -- быстро и восторженно зашептала горестному Алеше г-жа Хохлакова. -- Я употреблю все усилия, чтоб Иван Федорович не уехал...
...
Страницы:[0] [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15]   [16] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27] [28] [29] [30] [31] [32] [33] [34] [35] [36] [37] [38] [39] [40] [41] [42] [43] [44] [45] [46] [47] [48] [49] [50] [51] [52] [53] [54] [55] [56] [57] [58] [59] [60] [61] [62] [63] [64]

Обратная связь Главная страница

Copyright © 2010.
ЗАО АСУ-Импульс.

Пишите нам по адресу : info@e-kniga.ru