Он заговорил с матерью. Наденька ушла в сад. Мать вышла из комнаты, и Адуев бросился также в сад. Наденька, завидев его, встала со скамьи и пошла не навстречу ему, а по круговой аллее, тихонько к дому, как будто от него. Он ускорил шаги, и она тоже.
- Надежда Александровна! - закричал он издали, - мне хотелось бы сказать вам два слова.
- Пойдемте в комнату: здесь сыро, - отвечала она.
При отделке квартиры или коттеджа для создания комфортного микроклимата, особенно в северных широтах, рекомендуется использовать системы подогрева пола. Одной из основных составляющих систем подогрева пола являются
нагревательные маты, которые можно приобрести у официального дилера компании «Devi» в России.
Воротясь, она опять села подле матери. Александру чуть не сделалось дурно.
- И вы нынче боитесь сырости? - сказал он с колкостью.
- Да, теперь такие темные вечера, и холодные, - отвечала она, зевая.
- Скоро и переедем, - заметила мать. - Потрудитесь, Александр Федорыч, зайти на квартиру и напомнить хозяину, чтоб он переделал два замка у дверей да ставню в Наденькиной спальне. Он обещал - забудет, того гляди. Они все таковы: им лишь бы денежки взять.
Адуев стал прощаться.
- Смотрите же, ненадолго! - сказала Марья Михайловна.
Наденька молчала.
Он уж подошел к дверям и обернулся к ней. Она сделала три шага к нему. Сердце у него встрепенулось.
"Наконец!" - подумал он.
- Вы будете к нам завтра? - спросила она холодно, но глаза ее устремились на него с жадным любопытством.
- Не знаю; а что?
- Так, спрашиваю; будете ли?
- А вам бы хотелось?
- Будете вы завтра к нам? - повторила она тем же холодным тоном, но с большим нетерпением.
- Нет! - отвечал он с досадой.
- А послезавтра?
- Нет; я не буду целую неделю, может быть, две... долго!.. - И он устремил на нее испытующий взгляд, стараясь прочесть в ее глазах, какое впечатление произведет этот ответ.
Она молчала, но глаза ее в одно мгновение с его ответом опустились вниз, и что было в них? отуманила ли их грусть, или блеснула в них молния радости, - ничего нельзя было прочесть на этом мраморном, прекрасном лице.
Александр стиснул шляпу в руке и пошел вон.
- Не забудьте потереть грудь оподельдоком! - кричала вслед Марья Михайловна. И вот Александру опять задача - разбирать, к чему был сделан Наденькою вопрос? что в нем заключалось: желание или боязнь видеть его?
- О, какая мука! какая мука! - говорил он в отчаянии.
Не выдержал бедный Александр: приехал на третий день. Наденька была у решетки сада, когда он подъезжал. Он уж было обрадовался, но только что он стал приближаться к берегу, она, как будто не видя его, повернулась и, сделав несколько косвенных шагов по дорожке, точно гуляет без цели, пошла домой.
Он застал ее с матерью. Там было человека два из города, соседка Марья Ивановна и неизбежный граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел целый день в пустых, ничтожных разговорах. Как надоели ему гости! Они говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
"Смеются! - говорил Александр, - они могут смеяться, когда... Наденька... переменилась ко мне! Им это ничего! Жалкие, пустые люди: всему радуются!"
Наденька ушла в сад; граф не пошел с ней. С некоторого времени и он и Наденька как будто избегали друг друга при Александре. Он иногда застанет их в саду или в комнате одних, но потом они разойдутся и при нем уже не сходятся более. Новое, страшное открытие для Александра: знак, что они в заговоре.
Гости разошлись. Ушел и граф. Наденька этого не знала и не спешила домой. Адуев без церемонии ушел от Марьи Михайловны в сад. Наденька стояла спиной к Александру, держась рукой за решетку и опершись головой на руку, как в тот незабвенный вечер... Она не видала и не слыхала его прихода.
Как билось у него сердце, когда он крался к ней на цыпочках. Дыхание у него замерло.
- Надежда Александровна! - едва слышно проговорил он в волнении.
Она вздрогнула, как будто подле нее выстрелили, обернулась и отступила от него на шаг.
- Скажите, пожалуйста, что это там за дым? -
заговорила она в смущении, с живостью указывая на противоположную сторону реки, - пожар, что ли, или печка такая... на заводе?..
Он молча глядел на нее.
- Право, я думала - пожар... Что вы так смотрите на меня, не верите?.. Она замолчала.
- И вы, - начал он, качая головой, - и вы как другие, как все!.. Кто бы ожидал этого... месяца два назад?..
- Что вы? я вас не понимаю, - сказала она и хотела идти.
- Постойте, Надежда Александровна, я не в силах долее сносить этой пытки.
- Какой пытки? я, право, не знаю...
- Не притворяйтесь, скажите, вы ли это? те же ли вы, какие были?
- Я все та же - сказала она решительно.
- Как! вы не переменились ко мне?
- Нет: я, кажется, так же ласкова с вами, так же весело встречаю вас...
- Так же весело! а зачем бежите от решетки?..
- Я бегу? смотрите, что выдумали: я стою у решетки, а вы говорите - бегу, Она принужденно засмеялась.
- Надежда Александровна, оставьте лукавство! - продолжал Адуев.
- Какое лукавство? что вы пристали ко мне?
- Вы ли это? Боже мой! полтора месяца тому назад, еще здесь...
- Что это за дым такой на той стороне, хотела бы я знать?..
- Ужасно! ужасно! - говорил Александр.
- Да что я вам сделала? Вы перестали к нам ездить - как хотите... удерживать против воли... - начала Наденька.
- Притворяетесь! будто вы не знаете, зачем я перестал ездить?
Она, глядя в сторону, покачала головой.
- А граф? - сказал он почти грозно.
- Какой граф?
Она сделала мину, как будто в первый раз слышит о графе.
- Какой! скажите еще, - говорил он, глядя ей прямо в глаза, - что вы равнодушны к нему?
- Вы с ума сошли! - отвечала она, отступая от него.
- Да, вы не ошиблись! - продолжал он, - рассудок мой угасает с каждым днем... Можно ли так коварно, неблагодарно поступить с человеком, который любил вас больше всего на свете, который все забыл для вас, все... думал скоро быть счастливым навсегда, а вы...
- Что я? - говорила она, отступив еще.
- Что вы? - отвечал он, взбешенный этим хладнокровием. - Вы забыли! я напомню вам, что здесь, на этом самом месте, вы сто раз клялись принадлежать мне: "Эти клятвы слышит бог!" - говорили вы. Да, он слышал их! вы должны краснеть и перед небом, и перед этими деревьями, перед каждой травкой... всё свидетель нашего счастия: каждая песчинка говорит здесь о нашей любви: смотрите, оглянитесь около себя!.. вы клятвопреступница!!!
Она с ужасом смотрела на него. Глаза его сверкали, губы побелели.
- У! какие злые! - сказала она робко, - за что вы сердитесь? я вам не отказывала, вы еще не говорили с maman... почему же вы знаете...
- Говорить после этих поступков?..
- Каких поступков? я не знаю...
- Каких? сейчас скажу: что значат эти свидания с графам, эти прогулки верхом?
- Не бежать же мне от него, когда maman выйдет из комнаты! а езда верхом значит... что я люблю ездить... так приятно: скачешь... ах, какая миленькая эта лошадка Люси! вы видели?.. она уж знает меня...
- А перемена в обращении со мной?.. - продолжал он, - зачем граф у вас каждый день, с утра до вечера?
- Ах, боже мой! я почем знаю! какие вы смешные! maman так хочет.
- Неправда! maman хочет то, что вы хотите. Кому эти все подарки, ноты, альбомы, цветы? всё maman?
- Да, maman очень любит цветы. Вчера еще она купила у садовника...
- А о чем вы с ним говорите вполголоса? - продолжал Александр, не обращая внимания на ее слова, - посмотрите, вы бледнеете, вы сами чувствуете свою вину. Разрушить счастье человека, забыть, уничтожить все так скоро, легко: лицемерие, неблагодарность, ложь, измена!.. да, измена!.. как могли вы допустить себя до этого? Богатый граф, лев, удостоил кинуть на вас благосклонный взгляд - и вы растаяли, пали ниц перед этим мишурным солнцем; где стыд!!! Чтоб графа не было здесь! - говорил он задыхающимся голосом, - слышите ли? оставьте, прекратите с ним все сношения, чтоб он забыл дорогу в ваш дом!.. я не хочу...
Он с бешенством схватил ее за руку.
- Maman, maman! сюда! - пронзительным голосом закричала Наденька, вырываясь от Александра, и, вырвавшись, опрометью бросилась бежать домой.
Он сел на скамью и схватился руками за голову. Она прибежала в комнату бледная, испуганная и упала на стул.
- Что ты? что с тобой? что ты кричишь? - спросила встревоженная мать, идя ей навстречу.
- Александр Федорыч... нездоров! - едва могла проговорить она.
- Так что ж так пугаться?
- Он такой страшный... maman, не пускайте его, ради бога, ко мне.
- Как ты меня перепугала, сумасшедшая! Ну что ж, что нездоров? я знаю, у него грудь болит. Что тут страшного! не чахотка! потрет оподельдоком - все пройдет: видно, не послушался, не потер.
Александр опомнился. Горячка прошла, но мука его удвоилась. Сомнений он не прояснил, а перепугал Наденьку и теперь, конечно, не добьется от нее ответа: не так взялся за дело. Ему, как всякому влюбленному, вдруг пришло в голову и то: "Ну, если она не виновата? может быть, в самом деле она равнодушна к графу. Бестолковая мать приглашает его каждый дань: что же ей делать? Он, как светский человек, любезен; Наденька - хорошенькая девушка: может быть, он и хочет нравиться ей, да ведь это еще не значит, что уж и понравился. Ей, может быть, нравятся цветы, верховая езда, невинные развлечения, а не сам граф? Да положим даже, что тут есть немного и кокетства: разве это не простительно? другие и старше, да бог знает что делают".
Он отдохнул, луч радости блеснул в душе. Влюбленные все таковы: то очень слепы, то слишком прозорливы. Притом же так приятно оправдать любимый предмет!
"А отчего же перемена в обращении со мной? - вдруг спрашивал он себя и снова бледнел. - Зачем она убегает меня, молчит, будто стыдится? зачем вчера, в простой день, оделась так нарядно? гостей, кроме его, не было. Зачем спросила, скоро ли начнутся балеты?" Вопрос простои; но он вспомнил, что граф вскользь обещал доставать всегда ложу, несмотря ни на какие трудности: следовательно, он будет с ними. "Зачем вчера ушла из саду? зачем не пришла в сад? зачем спрашивала то, зачем не спрашивала..."
И снова впал он в тяжкие сомнения и снова жестоко мучился и дошел до заключения, что Наденька даже никогда его и не любила.
"Боже, боже! - говорил он в отчаянье, - как тяжело, как горько жить! Дай мне это мертвое спокойствие, этот сон души..."
Через четверть часа он пришел в комнату унылый, боязливый.
- Прощайте, Надежда Александровна, - сказал он робко.
- Прощайте, - отвечала она отрывисто, не поднимая глаз.
- Когда позволите мне прийти?
- Когда вам угодно. Впрочем... мы на той неделе переезжаем в город: мы вам дадим знать тогда...
Он уехал. Прошло более двух недель. Все уже переехали с дач. Аристократические салоны засияли снова. И чиновник засветил две стенные лампы в гостиной, купил полпуда стеариновых свеч, расставил два карточные стола, в ожидании Степана Иваныча и Ивана Степаныча, и объявил жене, что у них будут вторники.
А Адуев все не получал от Любецких приглашения. Он встретил и повара их, и горничную. Горничная, завидя его, бросилась бежать прочь: видно было, что она действовала в духе барышни. Повар остановился.
- Что это вы, сударь, забыли нас? - сказал он, - а мы уж недели полторы как переехали.
- Да, может быть, вы... не разобрались, не принимаете?
- Какое, сударь, не принимаем: уж все перебывали, только вас нет; барыня не надивится. Вот его сиятельство так каждый день изволит жаловать... такой добрый барин. Я намедни ходил к нему с какой-то тетрадкой от барышни - красненькую пожаловал.
- Какой же ты дурак! - сказал Адуев и бросился бежать от болтуна. Он прошел вечером мимо квартиры Любецких. Светло. У подъезда карета.
- Чья карета? - спросил он.
- Графа Новинского.
На другой, на третий день то же. Наконец однажды он вошел. Мать приняла его радушно, с упреками за отсутствие, побранила, что не трет грудь оподельдоком; Наденька - покойно, граф - вежливо. Разговор не вязался.
Так был он раза два. Напрасно он выразительно глядел на Наденьку; она как будто не замечала его взглядов, а прежде как замечала! бывало, он говорит с матерью, а она станет напротив него, сзади Марьи Михайловны, делает ему гримасы, шалит и смешит его.
Им овладела невыносимая тоска. Он думал о том только, как бы свергнуть с себя этот добровольно взятый крест. Ему хотелось добиться объяснения. "Какой бы ни был ответ, - думал он, - все равно, лишь бы превратить сомнение в известность".
Долго обдумывал он, как приняться за дело, наконец выдумал что-то и пошел к Любецким.
Все благоприятствовало ему. Кареты у подъезда не было. Тихо прошел он залу и на минуту остановился перед дверями гостиной, чтобы перевести дух. Там Наденька играла на фортепиано. Дальше через комнату сама Любецкая сидела на диване и вязала шарф. Наденька, услыхавши шаги в зале, продолжала играть тише и вытянула головку вперед. Она с улыбкой ожидала появления гостя. Гость появился, и улыбка мгновенно исчезла; место ее заменил испуг.
Она немного изменилась в лице и встала со стула. Не этого гостя ожидала она.
Александр молча поклонился и, как тень, прошел дальше, к матери. Он шел тихо, без прежней уверенности, с поникшей головой. Наденька села и продолжала играть, озираясь по временам беспокойно назад.
Через полчаса мать зачем-то вызвали из комнаты. Александр пришел к Наденьке. Она встала и хотела идти.
- Надежда Александровна! - сказал он уныло, - подождите, уделите мне пять минут, не более.
- Я не могу слушать вас! - сказала она и пошла было прочь, - в последний раз вы были...
- Я был виноват тогда. Теперь буду говорить иначе, даю вам слово: вы не услышите ни одного упрека. Не отказывайте мне, может быть, в последний раз. Объяснение необходимо: ведь вы мне позволили просить у маменьки вашей руки. После того случилось много такого... что... словом - мне надо повторить вопрос. Сядьте и продолжайте играть: маменька лучше не услышит; ведь это не в первый раз...
Она машинально повиновалась: слегка краснея, начала брать аккорды и в тревожном ожидании устремила на него взгляд.
- Куда же вы ушли, Александр Федорыч? - спросила мать, воротясь на свое место.
- Я хотел поговорить с Надеждой Александровной о... литературе, - отвечал он.
- Ну поговорите, поговорите: в самом деле, давно вы не говорили.
- Отвечайте мне коротко и искренно на один только вопрос, - начал он вполголоса, - и наше объяснение сейчас кончится... Вы меня не любите более?
- Quelle idee!* - отвечала она, смутившись, - вы знаете, как maman и я ценили всегда вашу дружбу... как были всегда рады вам...
* Что за мысль! (франц.).
Адуев посмотрел на нее и подумал: "Ты ли это, капризное, но искреннее дитя? эта шалунья, резвушка? Как скоро выучилась она притворяться? как быстро развились в ней женские инстинкты! Ужели милые капризы были зародышами лицемерия, хитрости?.. вот и без дядиной методы, а как проворно эта девушка образовалась в женщину! и все в школе графа, и в какие-нибудь два, три месяца! О дядя, дядя! и в этом ты беспощадно прав!"
- Послушайте, - сказал он таким голосом, что маска вдруг слетела с притворщицы, - оставим маменьку в стороне: сделайтесь на минуту прежней Наденькой, когда вы немножко любили меня... и отвечайте прямо: мне это нужно знать, ей-богу, нужно.
Она молчала, только переменила ноты и стала пристально рассматривать и разыгрывать какой-то трудный пассаж.
- Ну, хорошо, я изменю вопрос, - продолжал Адуев, - скажите, не заменил ли - не назову даже кто - просто, не заменил ли кто-нибудь меня в вашем сердце?..
Она сняла со свечки и долго поправляла светильню, но молчала.
- Отвечайте же, Надежда Александровна: одно слово избавит меня от муки, вас - от неприятного объяснения.
- Ах, боже мой, перестаньте! что я вам скажу? мне нечего сказать! - отвечала она, отворачиваясь от него.
Другой удовольствовался бы таким ответом и увидел бы, что ему не о чем больше хлопотать. Он понял бы все из этой безмолвной, мучительной тоски, написанной и на лице ее, проглядывавшей и в движениях. Но Адуеву было не довольно. Он, как палач, пытал свою жертву и сам был одушевлен каким-то диким, отчаянным желанием выпить чашу разом и до конца.
- Нет! - говорил он, - кончите эту пытку сегодня; сомнения, одно другого чернее, волнуют мой ум, рвут на части сердце. Я измучился; я думаю, у меня лопнет грудь от напряжения... мне нечем увериться в своих подозрениях; вы должны решить все сами; иначе я никогда не успокоюсь.
Он смотрел на нее и ждал ответа. Она молчала.
- Сжальтесь надо мной! - начал он опять, - посмотрите на меня: похож ли я на себя? все пугаются меня, не узнают... все жалеют, вы одни только...
Точно: глаза его горели диким блеском. Он был худ, бледен, на лбу выступил крупный пот.
Она украдкою бросила на него взгляд, и во взгляде мелькнуло что-то похожее на сожаление. Она взяла его даже за руку, но тотчас же оставила ее со вздохом и все молчала.
- Что же? - опросил он.
- Ах, оставьте меня в покое! - сказала она с тоской, - вы мучите меня вопросами...
- Умоляю вас, ради бога! - говорил он, - кончите все одним словом... К чему послужит вам скрытность? У меня останется глупая надежда, я не отстану, я буду ежедневно являться к вам бледный, расстроенный... Я наведу на вас тоску. Откажете от дому - стану бродить под окнами, встречаться с вами в театре, на улице, всюду, как привидение, как memento mori*. Все это глупо, может быть смешно, кому до смеху, - но мне больно! Вы не знаете, что такое страсть, до чего она доводит! дай бог вам и не узнать никогда!.. Что ж пользы? не лучше ли сказать вдруг?
* напоминание о смерти (лат.).
- Да о чем вы меня спрашиваете? - сказала Наденька, откинувшись на спинку кресла. - Я совсем растерялась... у меня голова точно в тумане...
Она судорожно прижала руку ко лбу и тотчас же отняла.
- Я спрашиваю: заменил ли меня кто-нибудь в вашем сердце? одно слово - да или нет - решит все; долго ли сказать!
Она хотела что-то сказать, но не могла и, потупив глаза, начала ударять пальцем по одному клавишу. Видно было, что она сильно боролась сама с собой. "Ах!" - произнесла она наконец с тоской. Адуев отер платком лоб.
- Да или нет? - повторил он, притаив дыхание. Прошло несколько секунд.
- Да или нет!
- Да! - прошептала Наденька чуть слышно, потом совсем наклонилась к фортепиано и, как будто в забытьи, начала брать сильные аккорды.
Это да раздалось едва внятно, как вздох, но оно оглушило Адуева; сердце у него будто оторвалось, ноги подкосились под ним. Он опустился на стул подле фортепиано и молчал.
Наденька боязливо взглянула на него. Он смотрел на нее бессмысленно.
- Александр Федорыч! - закричала вдруг мать из своей комнаты, - в котором ухе звенит? Он молчал.
- Maman вас опрашивает, - сказала Наденька.
- А?
- В котором ухе звенит? - кричала мать, - да поскорее!
- В обоих! - мрачно произнес Адуев.
- Экие какие, в левом! А я загадала, будет ли граф сегодня.
~ Граф! - произнес Адуев.
- Простите меня! - сказала Наденька умоляющим голосом, бросившись к нему, - я сама себя не понимаю... Это все сделалось нечаянно, против моей воли... не знаю как... я не могла вас обманывать...
- Я сдержу свое слово, Надежда Александровна, - отвечал он, - не сделаю вам ни одного упрека. Благодарю вас за искренность... вы много, много сделали... сегодня... мне трудно было слышать это да... но вам еще труднее было сказать его... Прощайте; вы более не увидите меня: одна награда за вашу искренность... но граф, граф!
Он стиснул зубы и пошел к дверям.
- Да, - сказал он, воротясь, - к чему это вас поведет? Граф на вас не женится: какие у него намерения?..
- Не знаю! - отвечала Наденька, печально качая головой.
- Боже! как вы ослеплены! - с ужасом воскликнул Александр.
- У него не может быть дурных намерений... - отвечала она слабым голосом.
- Берегитесь, Надежда Александровна! Он взял ее руку, поцеловал ее и неровными шагами вышел из комнаты. На него страшно было смотреть. Наденька осталась неподвижна на своем месте.
- Что ж ты не играешь, Наденька? - спросила мать через несколько минут.
Наденька очнулась как будто от тяжелого сна и вздохнула.
- Сейчас, maman! - отвечала она и, задумчиво склонив голову немного на сторону, робко начала перебирать клавиши. Пальцы у ней дрожали. Она, видимо, страдала от угрызений совести и от сомнения, брошенного в нее словом: "Берегитесь!" Когда приехал граф, она была молчалива, скучна; в манерах ее было что-то принужденное. Она под предлогом головной боли рано ушла в свою комнату. И ей в этот вечер казалось горько жить на свете.
Адуев только что спустился с лестницы, как силы изменили ему: он сел на последней ступени, закрыл глаза платком и вдруг начал рыдать громко, но без слез. В это время мимо сеней проходил дворник. Он остановился и послушал.
- Марфа, а Марфа! - закричал он, подошедши к своей засаленной двери, - подь-ка сюда, послушай, как тут кто-то ревет, словно зверь. Я думал, не арапка ли наша сорвалась с цепи, да нет, это не арапка.
- Нет, это не арапка! - повторила, вслушиваясь, Марфа. - Что за диковина?
- Поди-ка принеси фонарик: там, за печкой висит.
Марфа принесла фонарик.
- Все ревет? - спросила она.
- Ревет! Уж не мошенник ли какой забрался?
- Кто тут? - спросил дворник. Нет ответа.
- Кто тут? - повторила Марфа.
Все тот же рев. Они вошли оба вдруг. Адуев бросился вон.
- Ах, да это барин какой-то, - сказала Марфа, глядя ему вслед, - а ты выдумал: мошенник! Вишь, ведь хватило ума сказать! Станет мошенник реветь в чужих сенях!
- Ну, так, видно, хмелен!
- Еще лучше! - отвечала Марфа, - ты думаешь, все в тебя? не все же пьяные ревут, как ты.
- Так что ж он, с голоду, что ли? - с досадой заметил дворник.
- Что! - говорила Марфа, глядя на него и не зная, что сказать, - почем знать, может, обронил что-нибудь - деньги...
Они оба вдруг присели и начали с фонариком шарить по полу во всех углах.
- Обронил! - ворчал дворник, освещая пол, - где тут обронить? лестница чистая, каменная, тут и иголку увидишь... обронил! Оно бы слышно было, кабы обронил: звякнет об камень; чай, поднял бы! где тут обронить? нигде! обронил! как не обронил: таковский, чтоб обронил! того и гляди - обронит! нет: этакой небось сам норовит, как бы в карман положить! а то обронит! знаем мы их, мазуриков! вот и обронил! где он обронил?
И долго еще ползали они по полу, ища потерянных денег.
- Нет, нету! - сказал наконец дворник со вздохом, потом задул свечку и, сжав двумя пальцами светильню, отер их о тулуп.
VI
В этот же вечер, часов в двенадцать, когда Петр Иваныч, со свечой и книгой в одной руке, а другой придерживая полу халата, шел из кабинета в спальню ложиться спать, камердинер доложил ему, что Александр Федорыч желает с ним видеться.
Петр Иваныч сдвинул брови, подумал немного, потом покойно сказал:
- Проси в кабинет, я сейчас приду.
- Здравствуй, Александр, - приветствовал он, воротясь туда, племянника, - давно мы с тобой не видались. То днем тебя не дождешься, а тут вдруг - бац ночью! Что так поздно? да что с тобой? на тебе лица нет.
Александр, не отвечая ни слова, сел в кресла в крайнем изнеможении. Петр Иваныч смотрел на него с любопытством.
Александр вздохнул.
-- Здоров ли ты? - спросил Петр Иваныч заботливо.
- Да, - отвечал Александр слабым голосом, - двигаюсь, ем, пью, следовательно, здоров.
- Ты не шути, однако: посоветуйся с доктором.
- Мне уж советовали и другие, но никакие доктора и оподельдоки не помогут: мои недуг не физический...
- Что же с тобой? Не проигрался ли ты, или не потерял ли деньги? - с живостью спросил Петр Иваныч.
- Вы никак не можете представить себе безденежного горя! - отвечал Александр, стараясь улыбнуться.
- Что ж за горе, если оно медного гроша не стоит, как иногда твое?..
- Да, вот как, например, теперь. Вы знаете ли мое настоящее горе?
- Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл... вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю...
- Да, любовь; но знаете ли, что случилось? когда узнаете, так, может быть, перестанете так легко рассуждать, а ужаснетесь...
- Расскажи-ка; давно я не ужасался, - сказал дядя, садясь, - а впрочем, не мудрено и угадать: вероятно, надули...
Александр вскочил, хотел что-то сказать, но ничего не сказал и сел на свое место.
- Что, правда? видишь: ведь я говорил, а ты: "Нет, как можно!"
- Можно ли было предчувствовать?.. - сказал Александр, - после всего...
- Надо было не предчувствовать, а предвидеть, то есть знать - это вернее - да и действовать так.
-- Вы так покойно можете рассуждать, дядюшка, когда я... - сказал Александр.
- Да мне-то что?
- Я и забыл: вам хоть весь город сгори или провались - все равно!
- Слуга покорный! а завод?
- Вы шутите, а я страдаю не шутя; мне тяжело, я точно болен.
- Да неужели ты от любви так похудел? Какой срам! Нет: ты был болен, а теперь начинаешь выздоравливать, да и пора! шутка ли, года полтора тянется глупость. Еще немного, так, пожалуй, и я бы поверил неизменной и вечной любви.
- Дядюшка! - сказал Александр, - пощадите меня: теперь ад в моей душе...
- Да! так что же?
Александр подвинул свои кресла к столу, а дядя начал отодвигать от племянника чернильницу, pres-se-papier и прочее.
"Пришел ночью, - подумал он, - в душе ад... непременно опять разобьет что-нибудь".
- Утешения я у вас не найду, да и не требую, - начал Александр, - я прошу вашей помощи как у дяди, как у родственника... Я кажусь вам глуп - не правда ля?
- Да, если б ты не был жалок.
- Так вам жаль меня?
- Очень. Разве я дерево? Малый добрый, умный, порядочно воспитанный, а пропадает ни за копейку - и отчего? от пустяков!
- Докажите же, что вам жаль меня.
- Чем же? Денег, ты говоришь, не нужно...
- Денег, денег! о, если б мое несчастие было только в безденежье, я бы благословил свою судьбу!
- Не говори этого, - серьезно заметил Петр Иваныч, - ты молод - проклянешь, а не благословишь судьбу! Я, бывало, не раз проклинал - я!
- Выслушайте же меня терпеливо...
- Ты долго пробудешь, Александр? - спросил дядя.
- Да, мне нужно все ваше внимание; а что?
- Так вот видишь ли: мне хочется поужинать. Я было собрался спать без ужина, а теперь, если просидим долго, так поужинаем, да выпьем бутылку вина, а между тем ты мне все расскажешь.
- Вы можете ужинать? - спросил Александр с удивлением.
- Да, и очень могу; а ты разве не станешь?
- Я - ужинать! да и вы не проглотите куска, когда узнаете, что дело идет о жизни и смерти.
- О жизни и смерти?.. - повторил дядя, - да, это, конечно, очень важно, а впрочем - попробуем, авось проглотим.
Он позвонил.
- Спроси, - сказал он вошедшему камердинеру, - что там есть поужинать, да вели достать бутылку лафиту, за зеленой печатью.
Камердинер ушел.
- Дядюшка! вы не в таком расположении духа, чтоб слушать печальную повесть моего горя, - сказал Александр, взявши шляпу, - я лучше приду завтра...
- Нет, нет, ничего, - живо заговорил Петр Иваныч, удерживая племянника за руку, - я всегда в одном расположении духа. Завтра, того гляди, тоже застанешь за завтраком или еще хуже - за делом. Лучше уже кончим разом. Ужин не портит дела. Я еще лучше выслушаю и пойму. На голодный желудок, знаешь, оно неловко...
Принесли ужин.
- Что же, Александр, давай... - сказал Петр Иваныч.
- Да я не хочу, дядюшка, есть! - сказал с нетерпением Александр и пожал плечами, глядя, как дядя хлопотал над ужином.
- По крайней мере, хоть выпей рюмку вина: вино недурно!
Александр потряс отрицательно головой.
- Ну так возьми сигару да рассказывай, а я буду слушать обоими ушами, - сказал Петр Иваныч и живо принялся есть.
- Вы знаете графа Новинского? - спросил Александр, помолчав.
- Графа Платона?
- Да.
- Приятели; а что?
- Поздравляю вас с таким приятелем - подлец! Петр Иваныч вдруг перестал жевать и с удивлением посмотрел на племянника.
- Вот тебе на! - сказал он, - а ты разве знаешь его?
- Очень хорошо.
- Давно ли?
- Месяца три.
- Как же так? Я лет пять его знаю и все считал порядочным человеком, да и от кого ни послышишь - все хвалят, а ты вдруг так уничтожил его.
- Давно ли вы стали защищать людей, дядюшка? а прежде бывало...
- Я и прежде защищал порядочных людей. А ты давно ли стал бранить их, перестал называть ангелами?
- Пока не знал, а теперь... о люди, люди! жалкий род, достойный слез и смеха! Сознаюсь, кругом виноват, что не слушал вас, когда вы советовали остерегаться всякого...
- И теперь посоветую; остерегаться не мешает: если окажется негодяй - не обманешься, а порядочный человек - приятно ошибешься.
- Укажите, где порядочные люди? - говорил Александр с презрением.
- Вот хоть мы с тобой - чем не порядочные? Граф, если уж о нем зашла речь, тоже порядочный человек; да мало ли? У всех есть что-нибудь дурное... а не все дурно и не все дурны.
- Все, все! - решительно сказал Александр.
- А ты?
- Я? я, по крайней мере, унесу из толпы разбитое, но чистое от низостей сердце, душу растерзанную, но без упрека во лжи, в притворстве, в измене, не заражусь...
- Ну, хорошо, посмотрим. Что же сделал тебе граф?
- Что сделал? похитил все у меня.
- Говори определительное. Под словом все можно разуметь бог знает что, пожалуй деньги: он этого не сделает...
- То, что для меня дороже всех сокровищ в мире, - сказал Александр.
- Что ж бы это такое было?
- Все - счастье, жизнь.
- Ведь ты жив!
- К сожалению - да! Но эта жизнь хуже ста смертей.
- Скажи же прямо, что случилось?
- Ужасно! - воскликнул Александр. - Боже! боже!
- Э! да не отбил ли он у тебя твою красавицу, эту... как ее? да! он мастер на это: тебе трудно тягаться с ним. Повеса! повеса! - сказал Петр Иваныч, положив в рот кусок индейки.
- Он дорого заплатит за свое мастерство! - сказал Александр, вспыхнув, - я не уступлю без спора... Смерть решит, кому из нас владеть Наденькой. Я истреблю этого пошлого волокиту! не жить ему, не наслаждаться похищенным сокровищем... Я сотру его с лица земли!..
...
